Даветт подумала, что не нуждается в этом. Такой стыд! Но через десять секунд она уже вовсе не заботилась о том, кто ее видит и как.
Ы-ы-ыр-р-г-г-х…
Да ее тошнило чуть ли не целый час! Она просто не могла остановиться. Кафель по сторонам унитаза впивался в голые колени, жутко крутило желудок, и эти звуки, звуки…
Она тряслась, скрючившись, а добрая Китти утешающе бормотала, гладила шею и спину влажной прохладной тряпицей. В голове Даветт вертелась лишь одна мысль: слава Богу, уж теперь она точно не сексуальна.
Вообще говоря, Даветт сомневалась, что хоть когда-нибудь еще захочет что-либо сексуальное.
Увы, она ошибалась.
Она очнулась, скрюченная, на коврике перед унитазом. Тошнота прошла, но в рассудке плавал туман. Кто-то нежный и очень сильный помог ей подняться на ноги, и она почти добралась до кровати, прежде чем бешено стучащее сердце заставило признаться себе в том, кто это. Одеяло и верхняя простыня были аккуратно скатаны к изножью, он поднял ее и пронес несколько последних шагов. У него такие прохладные сильные руки…
Она повернула голову и посмотрела ему в глаза. Он опустил ее на широкую пустую кровать, но не уложил, усадил, прислонив к широкой спинке, а сам уселся рядом и улыбнулся. Она глядела в его бездонные глаза и мечтала о страсти, которую не отыскать в серой обыденной жизни, и от его улыбки зажглись дикие фантазии неистового экстаза.
Она тяжело задышала, ее грудь вздымалась, раскраснелось лицо.
– Ох, я боюсь, это больше нельзя носить, – заметил он.
Она посмотрела вниз и не увидела пятен, но ведь он не может лгать, правда же?
– Лучше снять, – посоветовал он.
Господи, помоги… и она сняла. Она потянулась к бретелькам, медленно спустила их с плеч, прекрасно понимая, что делает.
Но все равно сделала. Стянула сорочку, открыла свои груди ему напоказ.
Затем его лицо оказалось рядом. Он тихонько целовал ее в губы, в щеки, а она откинулась назад и выгнулась, и его руки, такие мягкие, нежные, сильные, оказались на ее плечах, обняли шею, а поцелуи так медленно спускались ниже, с подбородка до трепещущего горла, к грудям, к соску, атакованному мелким зверьком прошлой ночью…
Когда он укусил ее, сладострастие разлилось по всему телу, она раскинула руки, вытянула их, застонала, закричала, бесстыдно выгнулась и задрожала в экстазе…
И вот, словно кошка, в изножье кровати сидела ухмыляющаяся Китти. Да не может быть! Китти! На мгновение она захотела сбросить его, вскочить, убежать прочь. Но знала: не сможет. Она знала, что и не хочет. Пусть только он не останавливается! Никогда!
Китти ухмыльнулась шире, склонилась к Даветт. Белоснежные зубы блестели в лунном свете.
– Видишь? Разве я не говорила тебе?
Так странно, нелепо. Но Даветт теперь было наплевать. Она визжала и шептала от счастья, обняла нагими руками кудрявую голову, прижала ее сильнее к своей душе.
А потом проспала весь день, провалилась в глубокий тяжелый сон, полный причудливой извращенной эротики. Когда Даветт проснулась, высокие французские двери на террасу были распахнуты настежь и на тюлевые призрачные занавеси, развеваемые бризом, лился лунный свет. Китти с Россом опять сидели на краю кровати и улыбались.
На мгновение Даветт пронизала ледяная стрела… но чего? Страха? Отвращения?
Но мгновение ушло, отступило перед красотой пары. Китти сидела нагая, поджав под себя ноги. Роскошная каштановая грива лилась на плечи. Его черную шелковую рубаху, открытую на груди, надувал ветер. Так чудесно. И улыбки такие теплые, искренние, счастливые.
– Пойдем купаться, – лукаво усмехнувшись, предложила Китти.
Ничего не понимающая Даветт тряхнула головой, а Кити пояснила: тетушка спит, слуги не увидят, они далеко, бассейн прекрасен в лунном свете, а для весны ночь необыкновенно теплая. Пойдем!
– Я встречу вас там, – вставая, объявил Росс.
Но перед тем, как уйти, он подошел к Даветт, наклонился и погладил ее щеку, проницательно, но нежно заглянул в глаза, а потом нежно поцеловал. Затем он исчез, а у Даветт вновь перехватило дыхание и пошли мурашки по телу.
Затем она вспомнила, что Китти все еще здесь, посмотрела на нее и покраснела, но та рассмеялась, и вслед за ней рассмеялась Даветт, красная от смущения. Хм, а ведь и вправду смешно, ведь они с Китти в одной лодке.
Смех сделался девчачьим хихиканьем.
Даветт выбралась из постели, и вдруг левую грудь пронизала резкая боль. Даветт охнула, посмотрела, обнаружила опухшую ранку и охнула снова.
– Скоро пройдет, – пообещала Китти.
И была права. Даветт пошевелила рукой, напрягла мышцы, помассировала больное место, и боль растянулась, улеглась, не пропала совсем, но утратила резкость.
Лишь тогда Даветт поняла, что целиком нагая, и Китти тоже. Глядите на них: богатые благовоспитанные девицы, леди, стоят нагишом в лунном свете перед открытой дверью и хотят спуститься вниз и купаться. А внизу ожидает мужчина, уверенный в том, что они придут.
Невероятно, невозможно. Как она может делать такое? Как могут они обе? Но ведь так изощренно, сексуально, по-декадентски, развратно, с лучшей подругой, и все останется темным секретом их обоих. Обе улыбнулись, взялись за руки и обнаженные вышли на террасу.
Даветт и раньше выходила сюда не слишком одетой. Вряд ли кто-нибудь перелезет через стены, проберется сквозь сад и увидит наготу. Маловероятно. Но все же возможно. Ветер гладил голые бедра, нежно вихрился вокруг. Они спустились по широким каменным ступеням к бассейну. Даветт никогда в жизни не ощущала себя такой открытой. Такой… доступной.
Росс лежал в шезлонге будто король, ожидающий придворного представления. Он криво улыбался, свет застыл между его глазами, водой и луной, и Даветт подумала, что кожа невероятная – само лунное сияние!
Но, вообще-то, Даветт не хотелось думать. Она покраснела. Ведь никуда не деться от его взгляда и от того, что помимо воли Даветт шла к нему. И что тут удивительнее и больше возбуждает? То, что она ведет себя так – или то, что прекрасно понимает, к чему всё и зачем?
Так или иначе, они шли к нему, взявшись за руки, и встали перед ним. Он улыбнулся. Они улыбнулись в ответ, переглянулись, захихикали и плюхнулись в бассейн. Тот резкий удар холода от весенней воды, тот свет потом не раз приходили к Даветт в кошмарах.
Она мгновенно протрезвела. То, что казалось роскошной ночью темных секретов, превратилось в холодное липкое ощущение низости, унижение, того, что сделалась дешевой вещью. Что я здесь делаю? Я пьяна? Одурманена?
Вынырнув, она вскрикнула от жгучего стыда, увидела Китти и по ее взгляду поняла: подруга ощущает то же самое. Шершавый грубый камень бортика только добавил ощущения убогости, жалкой продажности.
Даветт отвела с лица мокрые прилипшие волосы, не глядя на Росса, не глядя даже на Китти.
