На протяжении нескольких лун Грейлин часто встречался с Марайной, изучая немой язык. Обучение было сопряжено с обилием прикосновений: как складывать пальцы, куда положить руку, когда переходить от одного жеста к другому. Сначала молодые люди много смеялись, затем у них начались разговоры без слов. Грейлин постепенно знакомился с жизнью наложниц, узнавал то, чем эти женщины никогда ни с кем не делились, что они держали у себя в душе, – их страхи, тревоги, скуку, и их надежды.
То, что Грейлин узнавал, разбивало ему сердце, пробуждая в нем чувство справедливости. Больше того, постепенно он начинал читать на лице Марайны то, что она никогда не выражала своими руками. Грейлин попытался помочь ей и другим наложницам, рассчитывая на свою дружбу с королем, однако все его усилия оказались тщетными и бесплодными, что только еще больше расстроило его. Ему казалось, что он катит камень вверх по склону, который только становится все круче и круче.
И тем не менее Марайна никогда не осуждала Грейлина за неудачи. Наоборот, однажды ночью она подвела его к серебряной клетке, в которой держала маленького лирохвоста. Птичка весело прыгала по жердочкам, щебеча и поя песенки, хотя дверца клетки всегда оставалась открытой.
«Все мы живем в клетках, только у каждого она своя, – показала знаками Марайна. Она печально улыбнулась. – Сознавая это, мы должны петь, когда есть такая возможность».
Наконец у Грейлина внутри что-то сломалось.
Даже не поцеловав Марайну, он влюбился в нее.
В конце концов они больше уже не могли отрицать истину, безмолвно возникшую между ними.
Отплывая от берега, Грейлин вспомнил первую ночь, проведенную вместе. Памятуя о том, сколько боли пришлось претерпеть его возлюбленной в прошлом, он был нежным и ласковым. Грейлин проник в чрево Марайны медленно, позволяя ей глубже погрузить его в себя. Вскоре их страсть разрослась до такого испепеляющего жара, что устоять было уже невозможно. Потом Марайна долго дрожала, не отпуская Грейлина от себя. Лишь когда она наконец отстранила его, он обнаружил, что дрожь наслаждения переросла в беззвучные всхлипывания.
Марайна объяснила, что ее слезы были порождены радостью и печалью. За всю ее жизнь ею еще никогда не овладевали так нежно, с такой любовью. Потом они еще не раз наслаждались вместе, переплетенные в объятиях, раскрывая друг в друге то, что невозможно было выразить никакими словами, – и вот наконец живот Марайны округлился от зачатого ребенка. Грейлин не знал, кто отец – он или король. Но, когда Торант приказал избавиться от неродившегося младенца, словно выплеснуть дерьмо из ночного горшка, Грейлин без колебаний понял, что ему делать.
Он должен нарушить свою клятву.
Грейлин смотрел на Марайну, одиноко стоящую на краю болота, сознавая своим сердцем горькую истину.
«Я разбил жизнь всем нам…»
* * *
Вздрогнув, Грейлин взял в руку свиток. «Что в этом послании? Надежда на искупление или жестокий удар, который я не переживу?»
Но, как бы жутко ему ни было, он должен был узнать правду.
Взломав восковую печать, Грейлин развернул послание. Первые же слова, выведенные аккуратным красивым почерком, разбередили давно затянувшуюся рану.
Грейлину си Мору…
Почтительная приставка «си» обозначала его статус рыцаря. Больше десятилетия назад она была отобрана у Грейлина и навеки запрещена. Он не решался использовать ее даже в своих многочисленных вымышленных именах. Эти две буквы были наполнены болью, телесной и сердечной. Грейлину захотелось швырнуть свиток в огонь, но он остановился.
«Я зашел уже слишком далеко…»
Грейлин дочитал послание до конца. Оно было кратким, однако значение его было таким огромным, что Грейлин не смог сдержать его в своем сломленном теле, оказавшемся не подходящим для этой цели сосудом.
Дочь Марайны жива, по крайней мере, мы так полагаем.
Слезы затуманили взор Грейлина, не позволяя читать дальше.
Прибудь к Торжищу между Близнецами. Жди в «Золотом суке». Я сделаю все возможное, чтобы привести ее туда, в противном случае дам тебе знать. Забери ее в Хладолесье и спрячь там.
Послание было без подписи, однако Грейлин поверил Саймону насчет того, кто его написал. Если ребенку Марайны каким-то чудом удалось выжить в болотах, он действительно мог оказаться в Обители.
Грейлин опустил свиток.
– Неужели это правда? – спросил он, обращаясь не столько к Саймону, сколько к себе самому.
Бывший алхимик – возможно, член «Попранной розы» – выхватил пергамент у него из руки и швырнул его в огонь.
– Как я уже говорил, – назидательным тоном произнес он, – проданный секрет не требует веры покупателя. Он представляет ценность сам по себе.
Грейлин смотрел на то, как в языках пламени свиток превращается в пепел.
– В конечном счете значение имеет только то, – продолжал Саймон, – как к этому отнесешься ты.
Грейлин пожал плечами, балансируя на тонкой грани. Ему было известно Торжище, город, расположенный между Близнецами, двумя озерами в самом сердце Приоблачья. Но он также прекрасно понимал, как нелегко ему будет туда добраться.
– Я нарушил одну клятву и дал другую, – хриплым от отчаяния голосом произнес он. – Под страхом смерти никогда не ступать ногой на земли Халендии.
Наклонившись, Саймон поднял предмет, лежавший на полу за стулом. Ему пришлось взять завернутую в тряпку длинную полосу обеими руками, чтобы положить себе на колени.
– Это еще не всё. Ты также дал клятву впредь никогда не прикасаться к стали, не брать в руки рыцарское оружие.
Алхимик развернул ткань, открывая меч в ножнах. Он обнажил сверкающее серебристое лезвие с высеченной на нем виноградной лозой, увешанной пышными гроздьями. Этот узор напоминал о родине Грейлина в Тучноземье, пологих холмах под сенью скал Кручи, на которых раскинулись виноградники его семьи.
– Мое верное Терние, – пробормотал Грейлин, делая шаг назад. Он узнал меч. – Я полагал, его переплавили, уничтожили…
«Как мою жизнь».
– Клинок лишь на какое-то время пропал из виду, – поправил Саймон. – «Роза» считает, что некоторые артефакты нужно сохранять.
Он убрал меч в ножны.
– Мои клятвы… – прошептал Грейлин. – Сколько еще я смогу нарушить и остаться тем же человеком?
– Как мне это видится, первую клятву ты нарушил в надежде спасти ребенка Марайны. Это событие имеет преимущественную силу перед последующими. Если ты вернешься, это станет лишь продолжением того же самого нарушения, на время прерванного, за которое ты уже понес наказание. – Саймон пожал плечами. – Отныне для тебя самым достойным делом будет довести самое первое предательство до подобающего завершения.
От той извилистой дорожки, по которой бывший алхимик пришел к этому заключению, у Грейлина разболелась голова, однако сердечная боль была гораздо сильнее. И тем не менее он знал, как ему быть.
