Старый писец за стойкой, чье лицо сморщилось в усталом отвращении, взял у Райфа расписку и отметил, что` ему выдал. Судя по разрезу на рукаве, это был уроженец Аглероларпока. Однако клеймо было рассечено шрамом, указывающим на то, что писца изгнали из его ранга. По-видимому, теперь для него единственным убежищем оставались просторы неба.
– Что-нибудь еще? – ледяным тоном спросил прислужник – этот вопрос он задавал уже несчетное количество раз.
Райф молча покачал головой. Даже если бы у него имелась лишняя монетка, он чувствовал, что сейчас лучше побыстрее убраться отсюда, не дожидаясь, когда расплавится этот твердый как камень кусок сыра.
– Пожалуйста, заказывайте все, что хотите, – раздался у него за спиной приглушенный тканью певучий голос. – Я с радостью заплачý.
Обернувшись, Райф увидел позади еще одну фигуру в расшитом биор-га. Женщина придвинулась к нему, возможно, чересчур близко, очевидно, ища родственную душу среди назревающего в гостиной шторма.
У Райфа внутри все оборвалось.
– Бен… миди, – выдавил он, приветствуя незнакомку по-клашански, стараясь изо всех сил подражать ее распевному говору.
Ему хотелось отказаться от великодушного предложения женщины, но для этого он недостаточно хорошо владел клашанским языком. А рисковать разоблачением Райф не мог. Можно было предположить, какой будет реакция этих заведенных до предела людей, если выяснится, что он не тот, за кого себя выдает. Райф мысленно представил себе долгое падение с кормы корабля в леса Приоблачья далеко внизу. «Пони» как раз пролетал над нагорьем, покрытым бескрайним зеленым морем. Этот полет ознаменует возвращение на родину матери Райфа, хотя сам он предпочел бы обойтись без этого визита.
Стоящая рядом с ним клашанка положила на стойку эйри. Ее рука в перчатке пододвинула серебряную монету писцу и отмахнулась от любых попыток вернуть пол-эйри сдачи.
– За ваши труды и любезное обслуживание, – сказала женщина.
Схватив монету, писец показал ее прислужнику. Тот мгновенно заменил Райфу черствую горбушку на свежий кусок хлеба, и оба они поспешили к чугунной плите.
Клашанка придвинулась к Райфу.
– Раз уж нам придется подождать, пока подогреют ваш сыр… – Певучие нотки исчезли из ее шепота. Острое лезвие уткнулось Райфу в бок, точно в районе почки. – Полагаю, мы сможем поговорить.
Обернувшись, он заглянул в узкую щель, скрывавшую лицо незнакомки. Золотисто-медные глаза, сверкнувшие на него, были ему хорошо знакомы.
Это была Ллира хи Марч.
* * *
Стоя у окна каюты, Пратик в сотый уже раз гадал, что он здесь делает. чааен согласился присоединиться к вору и похищенному сокровищу в надежде преподнести эту ценную добычу Имри-Ка и в награду получить свободу.
Пратик потрогал свой железный ошейник. Он хорошо помнил то счастье, смешанное с ужасом, которое испытал, когда железный обруч сомкнулся у него на горле. На шее до сих пор оставался шрам от раскаленного металла, обжегшего нежную плоть, несмотря на защитную керамическую пластинку. Ошейник говорил о том, что Пратик добился почетной ступени Высшего Прозрения в алхимии, но железный обруч также навеки привязывал его к Реллису им Малшу, его хозяину. Пратик тщетно пытался представить себе, каково это будет – освободиться от тяжести ошейника. Ему казалось, он взлетит в воздух, если его отцепят от этого якоря.
Но даже в этих мечтах надежда смешивалась со страхом.
Пратик опустил руку.
Когда они покидали причал Наковальни, Райф предупредил его о смене корабля лишь в самый последний момент, и ему не оставалось ничего другого, кроме как следовать за вором. Но куда мог привести этот новый путь? Закончится ли он у престола Имри-Ка, как и предполагалось изначально? Или Пратику суждено будет навеки оставаться изгнанником, чааеном, нарушившим свою клятву, несчастным беглецом?
Пратик попробовал высказать свои тревоги гулд’гульскому вору, но тот не ответил ему ничего определенного. «Все еще подвешено в воздухе», – сказал Райф, махнув рукой на корабль, попытавшись весельем смягчить двусмысленность своих слов.
Пратик даже подумывал о том, чтобы обратиться к кому-либо из находящихся на борту корабля клашанцев, раскрыть свой обман, умолять о прощении. Однако он понимал, что этот путь, скорее всего, закончится его смертью, особенно после гибели в огне корабля под клашанским флагом. Отчасти в этой трагедии был повинен он сам.
Но была и другая, истинная, причина, почему Пратик молчал.
Он обернулся к бронзовому изваянию.
Шийя стояла перед другим окном. За прошедшие два дня она редко отходила от этого окна, предпочитая купаться в ярком солнечном свете. Бронзовая женщина даже скинула с себя биор-га, бесстыдно оставшись полностью обнаженной, всемерно открывая себя Отцу Сверху. Под Его светлым взором бронза плавилась, становясь немыслимо теплой и мягкой. Пряди Шийи распадались на тончайшие волоски, которые можно было смахнуть со щеки или заправить за ухо.
Непосвященный, увидев Шийю лишь мельком, мог запросто принять ее просто за загорелую женщину, обладающую исключительной красотой. Только глаза выдавали ее неестественность. Остекленевшие, они светились внутренним огнем, не заметить который было невозможно. Энергия солнечного света превращала небесную лазурь в этих глазах в темную синеву моря, озаренную вспышкой молнии. Пратик находил ее взгляд, когда она снисходила до того, чтобы посмотреть на него, непостижимым и пугающим, и в то же время чарующе прекрасным.
Чааен понятия не имел, какие алхимикалии подпитывают бронзовое изваяние, наделяя его даром жизненных сил. У него в груди не затихал спор: «А это вообще алхимия? Или ее оживили своим прикосновением боги?» И именно эта загадка удерживала его подле Шийи и Райфа. Каким бы ни был ответ, Пратик чувствовал, что бронзовая женщина уходит в глубокое прошлое, более древнее, чем самые древние истории, возможно, в ту эпоху, когда Венец еще только был сотворен изо льда и пламени, которая на языке древних называлась Панта ре Гаас, «Забытым веком».
«Так как же я сам могу забыть тебя?»
Пратик шагнул к стоящей у окна Шийи, внимательно разглядывая ее. В последнее время в бронзовом изваянии появилось нечто такое, что вселяло в него тревогу, однако он никак не мог понять, в чем дело.
Шийя стояла, обратив свое лицо к солнцу. Ее щеки переливались всеми оттенками сочной меди, от розового до темно-красного. Губы ее, насытившись этими же красками, приобрели цвет, подчеркивающий изгиб рта. Живот и ноги, частично погруженные в тень от подоконника, оставались бронзовыми, в бурых и тускло-желтых тонах. Задняя ее половина, отвернутая от солнца, также была темной, что подчеркивало изгибы ее широких бедер и полных ягодиц. Взгляд Пратика скользнул вверх, к налившимся грудям, размером не больше спелой айвы, но идеально прорисованным, с темно-бронзовыми ареолами и торчащими сосками, обращенными к солнцу.
Чааен не мог оторваться от этой запечатленной в бронзе красоты. Запросто можно было поверить в то, что какая-нибудь богиня пожелала наполнить своей сущностью такие формы. Пратику захотелось провести ладонью по бронзовым изгибам, но не так, как мужчина ласкал бы соблазнительную женщину, а скорее как ученый, стремящийся исследовать и понять стоящую перед ним загадку.
