Я боюсь разувериться в нас самих, укорениться во мнении, что мы посредственности, люди, которым не нужна эмоционально наполненная жизнь, не нужна полноценная политическая жизнь. Я боюсь возврата к старому. Я — не виг. Я не хочу думать, что подобное неизбежно. Я уверен: всегда существует выбор. Именно поэтому я был склонен рассматривать брак по меньшей мере как некое остаточное явление, нечто вроде реального наследия СПИДа, ко не получилось. Результаты по Гавайям и Аляске говорят о том, что нам предстоит еще очень многое сделать, чтобы убедить людей, что это реальность, что нам это нужно и что мы это заслуживаем. Но еще больше нужно прилагать усилий к тому, чтобы убедить самих себя, что мы заслуживаем. Как это трудно. Невероятно трудно.
Мне во многих отношениях кажется, что эта книга («Незамеченная любовь») — не что иное, как попытка провести черту под определенной частью моей жизни и попытаться двигаться дальше. И мне кажется, я не смог бы жить дальше, не написав ее, так что можно сказать, это своего рода исповедь. Наверное, так оно и есть. Книга возникла, подкатилась к горлу, как рвота. Даже абстрактный материал возникает подобно рвоте. Она достигла того момента, когда я понял, что не стану ее заканчивать, потому что мне больше нечего сказать, например, о дружбе, и я просто (имитирует звук рвоты) за две недели дописал последнюю вещь до конца. Три-четыре часа в день писал, пока хватало сил.
С этими делами доходишь до такого состояния, когда больше всего хочется по-настоящему выспаться, проснуться и вернуться к прошлой жизни прежде, чем поймешь, какую следующую вещь ты напишешь.
У меня такое ощущение, будто я тут наговорил чего не следовало бы. Впрочем, какая разница.
Непревзойденная Эми
Когда в литературной мастерской Тома Спенбауэра приступаешь к изучению минимализма, то первый рассказ, с которого начинается мастер-класс, это «Урожай» Эми Хемпель. Затем читаешь рассказ Марка Ричарда «Заблудшие». После этого можно считать себя конченым человеком.
Если по-настоящему любишь книги, если любишь читать, то, возможно, эту черту не захочется переступить.
Я не шучу. Доходишь до определенного места, и потом практически любая книга, какую берешь в руки, способна вызвать отвращение. Все эти толстенные опусы, написанные от третьего лица, книги с динамичным сюжетом, слизанным со страниц сегодняшних газет… после знакомства с рассказом Эми Хемпель можно сэкономить уйму времени и денег. Или же нет. Каждый год, заполняя Приложение «С» к декларации о налогах, я вычитаю все больше денег, заплаченных за новые экземпляры трех книг Хемпель — «Основание для жизни», «У врат царства животных» и «Валяй домой». Каждый год так и тянет поделиться этими книгами с другими людьми. Как правило, их обратно не возвращают. Хорошие книги никогда не возвращают. Вот почему книжные полки в моем кабинете завалены томами в жанре нон-фикшн, которые большинству людей кажутся слишком сложными — в основном это книги по вопросам судебно-медицинской экспертизы, — а также целой тонной романов, которые я терпеть не могу.
Когда я в прошлом году встретился с Хемпель в одном баре в Нью-Йорке, литературном кафе под названием «КГБ», она сообщила мне, что ее первая книга распродана и больше не допечатывалась. Единственный оставшийся экземпляр, насколько мне известно, хранится за стеклом, в пауэлловском салоне редких книг, первое издание в твердой обложке, продающееся по 75 долларов без авторского автографа.
Я давно взял за правило встречаться с живыми, во плоти и крови версиями людей, чье творчество я люблю. Это правило я припасу на самый конец.
До тех пор пока книги Хемпель не выйдут новым тиражом, я рискую потерять еще больше денег и завести еще меньше новых знакомств. Вы не сможете не всучить эти книги людям со словами: «Прочтите непременно!» или «Это почти про меня. Неужели она тоже вызвала у вас слезы?»
Однажды я вручил экземпляр «Царства животных» одному моему другу и предупредил его: «Если эта вещь тебе не понравится, считай, что у нас с тобой больше нет ничего общего».
Каждое ее предложение не просто создано рукой мастера, оно выстрадано. Каждая цитата или шутка, которую Хемпель выбрасываете манере циркового комика, это либо ужасно смешно, либо ужасно глубоко, что запоминается на долгие годы. Мне кажется, Хемпель сходным образом запоминает свои высказывания, прикипает к ним, приберегает для того, чтобы поместить туда, где они засверкают как бриллиант в достойной оправе. Несколько зловещая ювелирная метафора, однако рассказы Эми действительно инкрустированы и раскрашены такими замечательными штучками. Печенье с шоколадной стружкой, только без самого безвкусного печенья, одна лишь шоколадная стружка и дробленые грецкие орехи.
Таким образом, ее жизненный опыт становится вашим жизненным опытом. Преподаватели часто говорят о том, как учащиеся, чтобы получить знания, нуждаются в эмоциональном порыве, моменте открытия, сопровождающемся энергичным «а-а-х-х-х!». Френ Лейбовиц до сих пор пишет о том мгновении, когда она впервые посмотрела на часы и навсегда уяснила принцип, как можно узнать время.
Произведения Хемпель — не что иное, как такие вспышки озарения. И каждая подобная вспышка вызывает едва ли не физическую боль узнавания.
В настоящее время Том Спенбауэр ведет занятия с группой студентов. Он раздает им ксерокопии «Урожая», переснятого из старого номера «Квотерли». Главный редактор журнала Гордон Лиш — тот самый человек, который когда-то обучал Спенбауэра и Хемпель и Ричарда минимализму. А через Тома — также и меня.
С первого взгляда «Урожай» может показаться чем-то вроде списка отнесенной в прачечную одежды. Трудно понять, почему ты готов разреветься, подбираясь к последней, седьмой странице повествования. Чувствуешь себя сбитым с толку и растерянным. Данный текст — простое перечисление фактов, изложенных от первого лица, однако они каким-то образом образуют нечто большее, нежели сумму многочисленных слагаемых. Большинство приводимых фактов вызывает гомерический смех, однако в последний момент, когда ты полностью разоружен смехом, текст разбивает тебе сердце.
Она разбивает вам сердце. Окончательно и бесповоротно. Эта самая негодница Эми Хемпель. Вот первое, чему учит Том. Хороший рассказ непременно должен рассмешить читателя, а в следующее мгновение разбить ему сердце. И последнее, что следует уяснить, — тебе никогда не написать так же хорошо. Этому невозможно научиться, если не переведешь груду бумаги, год за годом посвящая все свободное время ручке и чистому листу бумаги. В любой ужасный момент вашей жизни можно снять с полки томик Эми Хемпель и убедиться в том, что ваш лучший рассказ — худшее из наихудшего, самая жалкая на свете пачкотня.
Изучая суть минимализма, студенты в течение десяти недель собираются за кухонным столом Спенбауэра и анатомируют, вернее, просеивают «Урожай».
Первое, что вы изучаете, — это то, что Том именует «лошадками». Метафора — это… вы как будто перегоняете фургон из Юты в Калифорнию и весь путь не меняете лошадей. Замените слова «темы» и «хоры» на «лошадок», и вам все станет ясно. В минимализме рассказ — это симфония, он постоянно нарастает, но никогда не теряет главной мелодической линии. Все персонажи и эпизоды, вещи, казалось бы, совершенно разные, тем не менее иллюстрируют некий аспект темы рассказа. В «Урожае» мы видим, как каждая деталь есть некий аспект бренности бытия и увядания — от доноров почек до жестких парней в телесериале «Династия».
