Вместо того чтобы завербоваться в армию Китченера, Толкин в самом начале триместра сразу же вступил в университетский КПО. Там предлагалось два курса: один для тех, кто претендовал на офицерское звание, другой для тех, кто хотел бы отложить поступление на военную службу. Толкин в числе двадцати пяти студентов Эксетер-колледжа был зачислен на второй из курсов, что подразумевало около шести с половиной часов строевой подготовки и одну лекцию по военному делу в неделю. «Всю вторую половину дня мы занимались муштрой, несколько раз вымокли до костей, и винтовки наши все заляпались, мы их потом до скончания века начищали», – рассказывал Толкин в письме к Эдит в конце первой недели. Для более чувствительных натур любое военное обучение – дело довольно неприятное: Роб Гилсон, ненавидевший милитаризм, год назад взял с собой почитать «Потерянный рай» в летний лагерь КПО в Олдершоте и обнаружил, что один из друзей (Фредерик Скоупс), родственная душа, привез «Ад» Данте. Однако Толкину, который много лет играл в регби, физический дискомфорт не внушал ужаса. Университетский корпус мало походил на действительную службу: не было ни тактических занятий на местности, ни марш-бросков, а винтовки очень скоро забрали для нужд армии, – но физическая активность разгоняла пресловутую «оксфордскую сонливость» и привносила свежий заряд энергии. «Эта муштра – просто дар Божий», – рассказывал он Эдит.
Взбодрившись, Толкин продолжал работать над «Историей Куллерво» – мрачным сказанием для мрачных времен – и восторженно рассказывал Т. У. Эрпу, члену эксетерского литературного бомонда, о финской «Калевале». Это эпическое произведение Элиас Лённрот составил из народных песней, передававшихся из уст в уста поколениями «рунопевцев» в финской Карелии. И хотя эти песни представляли собою лирические фрагменты, многие из них содержали интригующие отсылки, по всей видимости, к дохристианскому набору героических или божественных персонажей во главе с мудрецом Вяйнямёйненом, кузнецом Ильмариненом и хвастливым удальцом Лемминкяйненом. Лённрот увидел возможность создать финский аналог той мифологической литературы, которую современные Исландия и Греция унаследовали от предков; и совершил он это в то самое время, когда финны пытались обрести собственный голос. С XII века Финляндия, с ее самобытным языком, культурой и этнической историей, находилась под управлением Швеции; в 1809 году она вошла в состав Российской империи как Великое княжество Финляндское. Именно тогда в европейских академиях и салонах распространялось представление о том, что древние литературы – это голос предков, выражающий национальное самосознание народа. Когда в 1835 году появилась «Калевала», финские националисты приняли ее на ура; но к 1914 году им все еще не удалось добиться независимости для своей страны.
В ноябре того же года Толкин выступал в защиту национализма на одном из колледжских дебатов – как раз когда гордыня наций грозила Европе грандиозной катастрофой. После 1930 года национализм обретет еще более неприятные коннотации, но версия Толкина не имела никакого отношения к превознесению одной нации над всеми прочими. Для него величайшая цель нации заключалась в культурной самореализации, а не во власти над другими; и главными ее составляющими были патриотизм и общность убеждений. «Я не защищаю “Deutschland über alles” [“Германия превыше всего”], но определенно стою за норвежский вариант “Alt for Norge” [“Всё для Норвегии”]», – говорил он Уайзмену шесть дней спустя после дебатов. Тем самым, по его собственному признанию, Толкин был и патриотом Англии, и сторонником гомруля для ирландцев. Он отдавал должное романтическому представлению о языке как о голосе предков, но он пошел дальше: ему казалось, что он унаследовал от предков по материнской линии вкус и склонность к среднеанглийскому языку Западного Мидленда – этот диалект он изучал в рамках курса английской филологии, работая с религиозным текстом «Ancrene Riwle». Много позже, рассказывая в письме о своей жизни и о том, что на него повлияло, Толкин заявлял:
Действительно, если говорить об Англии, я – западно-мидлендец и чувствую себя дома только в пограничных графствах между Англией и Уэльсом; и я так думаю, что англосаксонский, западный среднеанглийский и аллитерационная поэзия стали для меня детским увлечением и основной сферой профессиональной деятельности столько же в силу происхождения, сколько и обстоятельств.
Подобно Лённроту, Толкин считал, что его родная культура растоптана и забыта; но, что показательно, он видел события в широком временно́м масштабе, а Нормандское завоевание воспринимал как переломный момент. Вторжение Вильгельма Завоевателя в 1066 году на несколько веков положило конец использованию английского языка при дворе и в литературе и в итоге наводнило английский словами негерманского происхождения. Голос народа заставили фактически умолкнуть на многие поколения, и письменная традиция прервалась. Еще в школе Толкин нанес остроумный контрудар, осудив Нормандское завоевание «в речи, отчасти претендующей на возвращение к оригинальному пуризму саксонской дикции», как сообщалось в школьной «Хронике», – или, как говорил сам Толкин, к «доброму исконно английскому красноречию»: к языку, очищенному от латинских и французских заимствований (хотя в пылу речи он не удержался от «таких заморских кошмаров, как “лауреат” и “варварский”»). Хотя древнеанглийский язык обрел письменность только после того, как англосаксы стали христианами, в нем сохранились отголоски более древних преданий, которые так завораживали Толкина в древнеанглийской литературе и в самой ткани ее языка. Вне всякого сомнения, обширное наследие также было уничтожено в ходе Нормандского завоевания.
Напротив, «Калевала» сберегла древние предания финнов. Выступая перед обществом «Солнечные часы» в Корпус-Кристи-колледже по приглашению Дж. Б. Смита, 22 ноября 1914 года Толкин заявил: «Здесь у нас собрание мифологических песней, полных той первобытной поросли, которую европейская литература в целом вырубала и прореживала в течение многих веков, хотя и в разной мере и в разные сроки среди разных народов». В ходе переработки доклада спустя годы после войны Толкин добавил: «Хотел бы я, чтобы у нас сохранилось побольше такой мифологии – чего-нибудь подобного, но принадлежащего англичанам». По сути дела, это и стало творческим манифестом юного Дж. Р. Р. Толкина.
27 ноября 1914 года Толкин продекламировал «Странствие Эаренделя» в Эссеистском клубе Эксетер-колледжа перед немногочисленным сборищем, которое сам он назвал «своего рода неофициальным последним издыханием»: война опустошала Оксфорд, забирая его студентов. Дж. Б. Смит тоже прочел эти стихи и спросил друга, о чем они. Ответ Толкина многое говорит о его творческом методе, даже на столь ранней стадии. «Не знаю, – ответил он. – Постараюсь выяснить». Он уже вступил на путь подражания Лённроту, углубившись в прошлое от древнеанглийской поэмы «Христос» в «поросль» германской традиции, где мореход по имени Эарендель, возможно, плавал на корабле в небесах. Мифические герои-небожители всегда были родом с земли, но до того времени Толкин ничего не «выяснил» об Эаренделе. А теперь он набросал некие обрывочные идеи:
Корабль Эаренделя плывет через воды Севера. Исландия. Гренландия и дикие острова: могучий ветер относит его на гребне великой волны в края более жаркие, за Западным Ветром. Страна чужеземцев, страна магии. Обитель Ночи. Паук. Он спасается из тенет Ночи с несколькими сотоварищами, видит гигантский остров-гору и золотой город – ветер гонит его на юг. Древолюди, Солнечные жители, пряности, огненные горы, красное море: Средиземноморье (лишается корабля (путешествует пешком через дебри Европы?)) или Атлантика…
