О! Огни! О! Лучи! О! Хрустальный перезвон!
О! Одежд неуловимое шуршанье!
О! Шагов отрадный звук, дробный, быстрый перестук:
О! Светильников искристое сиянье!
Однако же и в «Шагах гоблинов» нарастающая радость мгновенно сменяется печалью и ощущением утраты; стихотворение исполнено типично толкиновской томительной тоски. Смертный очевидец хочет последовать за счастливым отрядом или даже скорее понуждаем к тому, но едва эта мысль приходит ему в голову, как процессия исчезает за поворотом:
Мне – за ними вслед идти
По волшебному пути;
Прошмыгнули мимо резвые крольчата.
В лунном круге меж дерев
Серебром звенит напев,
В ярком блеске самоцветов меркнет злато.
Затихает топоток;
Бледной искрой – светлячок;
Угасают, тают в чаще силуэты…
Отзвук эхом бьется в грудь —
Отпустите! Ну же! В путь!
Тает магия, и близок час рассвета.
О! Пыльца! О! Полет! О! Свеченье в темноте!
О! Пчелиный рой! О! Золотые крылья!
О! Шагов напевный звук, танца дробный перестук —
О! Тоска! О! Чудный сон, не ставший былью!
Волшебство, как мы знаем из традиции волшебных сказок, ускользает от завистливых глаз и хищных пальцев, хотя никакой нравственной оценки в «Шагах гоблинов» не подразумевается. Фаэри и тоска смертных о Фаэри – это, по-видимому, две стороны одной медали: такова реальность жизни.
В третьем, небольшом стихотвореньице, написанном 29 или 30 апреля, Толкин продолжил мысль об обособленности Фаэри еще дальше. «Тинфанг Трель» – коротенькая песенка, немногим больше, чем эксперимент со звукописью, возможно, написанная с расчетом на музыкальное переложение, эхом («О, напев!..») вторит восторженным восклицаниям в «Шагах гоблинов». Образ Тинфанга Трели в литературной традиции отчасти восходит к Пану, богу-свирельщику, покровителю дикой природы; в каком-то смысле он ведет происхождение от долгой череды пастухов в пасторальной поэзии, вот только стада у него нет. Теперь волшебное действо уже не является общим для шествующего по лесу отряда, как в более раннем стихотворении. Тинфанг Трель играет либо для одной-единственной мерцающей звезды, либо исключительно ради собственного удовольствия.
Пляшет, одинок,
По камням прыг-скок,
Быстр, как мотылек,
Будит сумеречный лог, —
Он зовется Тинфанг Трель!
Вот звезда взошла,
Осветилась мгла
Пламенем искристой синевы.
Он свистит не для тебя,
Он свистит не для меня,
Ни к чему ему ни я, ни ты, ни вы.
Тинфанг Трель – это лишь тень, его едва заметишь, мелькнул – и нет. Между тем, довольно-таки слащавые викторианские существа из «Шагов гоблинов» миниатюрны во всех отношениях; слово little ‘маленький’ звучит звенящим рефреном. Толкин со всей очевидностью сочинял эти стихи для Эдит, которую обыкновенно называл «малышкой», а ее дом – «домиком». Позже он говорил, возможно, с нотой самопародии: «Хотелось бы мне навеки похоронить этот злополучный стишок, воплощение всего того, что я впоследствии (и так скоро) пламенно возненавидел». Тем не менее, хотя эти «лепрекончики» 1915 года не имеют почти ничего общего с эльдар зрелых произведений Толкина, они представляют собою (за исключением совсем давнего «Солнечного леса» 1910 года) первое вторжение Фаэри в сочинения Толкина. На самом деле, представление о том, что «фэйри», или эльфы, физически хрупки и невелики ростом, в толкиновской мифологии просуществовало несколько лет, а от мысли о том, что эльфы истаивают и исчезают по мере того, как крепнет владычество смертных, автор так и не отказался.
Стихи Толкина, написанные в апреле 1915 года, не отличаются особым новаторством в том, что касается использования фэнтезийных пейзажей и персонажей; напротив, они черпают образы и идеи из традиции фэйри в английской литературе. Со времен Реформации Фаэри претерпела существенные изменения под пером Спенсера, Шекспира, пуритан, викторианцев и – уже совсем недавно – Дж. М. Барри. Жители этой страны бывали благородными, проказливыми, услужливыми, по-бесовски лукавыми; миниатюрными, высокими; гротескно-плотскими или эфемерно-прекрасными; лесными, подземными или морскими; бесконечно-далекими или постоянно вмешивающимися в дела человеческие; союзниками аристократии или друзьями тружеников-бедняков. Эта долгая традиция наделила слова elf [эльф], gnome [гном], fay/fairy [фея/фэйри, т. е. эльф, волшебное существо] разнообразными и порою противоречивыми ассоциациями. Неудивительно, что Кристофер Уайзмен был озадачен «Солнечным лесом» и (как он признавался Толкину) «принял эльфов за гномов, у которых голова больше туловища».
В «Шагах гоблинов» гоблины и гномы [gnomes] взаимозаменяемы, как в книгах Джорджа Макдональда о Керди, столь любимых Толкином в детстве («племя странных существ, которых одни называли гномами, другие – кобольдами, третьи – гоблинами»). Изначально в толкиновском квенийском лексиконе эти создания тоже отождествлялись друг с другом и соотносились с эльфийским словом, означающим ‘крот’, – со всей очевидностью, имелся в виду gnomus Парацельса, элементаль, который передвигается под землей как рыба в воде. Однако очень скоро Толкин стал обозначать терминами гоблин и ном представителей различных, причем враждебных друг к другу рас. Он использовал слово gnome (греческое gnōmē ‘мысль, разум’) по отношению к одному из эльфийских народов, воплощающему в себе глубокое научное и художественное понимание природного мира – от работы с драгоценными камнями до фонологии: его квенийским эквивалентом было noldo [нолдо], слово, родственное английскому to know [знать]. Благодаря позже возникшей в Британии моде на декоративных садовых гномиков (так они стали называться после 1938 года), слово gnome сегодня, скорее всего, вызовет усмешку; со временем Толкин от него отказался.
Однако уже в 1915 году термин «фэйри» был несколько проблематичен: слишком обобщенный, он все больше обрастал разнородными дополнительными коннотациями. Прежний учитель Толкина из школы короля Эдуарда, Р.У Рейнолдс, вскорости предупредил начинающего поэта, что предложенное им название для томика стихов, «Трубы Фаэри» (по заглавию одного из стихотворений, написанных летом), «немножко манерное»: слово faërie «за последнее время несколько подпортилось». Вероятно, Рейнолдс имел в виду не столько последние тенденции в «волшебной» литературе, сколько использование слова fairy в значении «гомосексуалист» – такое словоупотребление датируется серединой 1890-х годов.
