Тогда же Толкин был назначен офицером связи батальона (вероятно, ему присвоили временное звание лейтенанта). Его предшественник пошел на повышение – на бригадный узел связи, а Толкину поручили все средства связи подразделения и команду сержантского и рядового состава – они работали вестовыми, монтерами и телефонными операторами и помогали устанавливать узлы связи в каждом пункте расположения батальона. Это была немалая ответственность в трудные времена. Толкину необходимо было знать местонахождение и позывные станций всех координируемых подразделений, быть постоянно в курсе планов и намерений командующего, подполковника Бёрда, и сообщать в бригаду о любых передвижениях части или проблемах со связью. Но всю эту информацию надлежало держать в строгом секрете. Первые же солдаты, прорвавшиеся в Овиллер, сделали пренеприятнейшее открытие: среди документов врага обнаружилась стенограмма британского приказа атаковать деревню 1 июля. Всех внезапно охватила паранойя по поводу надежности связи, и этот вопрос оказался в фокусе самого пристального внимания «сверху». Для офицеров проводили инструктаж; за неэффективное использование связи на Сомме командирам батальонов устраивали разнос.
Толкин приступил к новым обязанностям в пятницу 21 июля 1916 года и сразу попал в окопную смену – как раз вовремя, чтобы будни Западного фронта обернулись для него испытанием еще более тяжким. В то воскресенье силами австралийских добровольцев, сражающихся за короля и отечество, начался очередной этап наступления на Сомме – яростная, трагическая, дорого обошедшаяся атака на Позьер, расположенный дальше по римской дороге от Альбера. А толкиновскую часть 24 июля отправили в окопы в северной части Соммского фронта. В самом начале «Большого рывка» здесь, под Ошонвиллером – солдаты предсказуемо переименовали его в «Океанские виллы»
[83], – устроили еще один мощный подрыв минной галереи, но продвинуться вперед так и не удалось. Толкин оказался на прежней передней линии напротив Бомонт-Амеля – немецкого укрепления, угнездившегося в глубокой расселине. К юго-востоку земля резко понижалась к Анкру, а за ним, на расстоянии двух миль, над полем битвы нависал Швабский редут – на самой вершине Тьепвальской гряды. Под артиллерийским огнем фузилёры принялись обустраиваться. В блиндаже батальонного командного пункта Толкин работал рядом с Бёрдом, его адъютантом Кемпсоном, офицером разведки Олтемом и Джоном Меткалфом, который стал одним из самых юных капитанов во всей армии – в свое время он сбежал из дома, записался добровольцем и теперь дослужился до заместителя Бёрда. В течение последующих пяти дней Толкин обеспечивал связь с бригадным КП в деревеньке, находящейся на расстоянии полутора миль; тогда же Королевские инженерные части прибыли прокладывать новый кабель. Фузилёры трудились не покладая рук, особенно после наступления темноты, – копали глубокие укрытия и расширяли траншеи для последующей атаки. Однажды ночью рабочие команды были замечены, и на них обрушился ливень снарядов.
Утром 30 июля 11-й батальон Ланкаширских фузилёров отозвали из-под «Океанских вилл» и отправили в дивизионный резерв в лесок близ деревни Майи-Майе. В «День Миндена», 1 августа – в годовщину Минденского сражения 1759 года, в котором Ланкаширские фузилёры помогли разбить французов, в полку устроили праздник. Каждому солдату досталось по розе, затеяли бокс вслепую – непреднамеренно, но очень уместно спародировав события на Сомме. В субботу 5 августа, после жаркой и напряженной недели (солдаты ночами восстанавливали траншеи), их отозвали из резерва в лагерь, находящийся еще в нескольких милях дальше от линии фронта, и на следующий день Толкин смог побывать на мессе в католической церкви в деревне Бертранкур.
В понедельник утром Толкина вместе с еще одним субалтерном – младшим лейтенантом Поттсом и пятью старшинами отправили оборудовать батальонный командный пункт в траншеях еще севернее, поблизости от разрушенного sucrerie – сахарного завода – и свежей братской могилы между Коленкамом и немецкими окопами под Серром. Обнаружилось, что передовая линия вся разворочена взрывами и при свете дня непроходима: в самом начале наступления на Сомме ее практически стерли с лица земли. Тем не менее, батальон вынужден был последовать за толкиновским передовым отрядом: работать кирками и лопатами пришлось под прерывистым огнем, четверо человек погибли. Но дождливым днем 10 августа фузилёры вернулись в Бюс-лез-Артуа, где ранее останавливались по пути из Боваля на свою первую окопную смену. С этой возвышенности казалось, что война где-то далеко: до самого горизонта расстилались нивы, окрестные деревеньки утопали в садах. Как и прежде, солдаты расположились в шалашах в лесу на северной окраине деревни. Однако две ночи напролет Толкин просидел снаружи, под мокрыми деревьями, погрузившись в мысли.
Двумя неделями раньше он получил письмецо от Дж. Б. Смита, красноречивое в своей краткости. Смит перечитывал стихотворение Толкина об Англии (вероятно, «Одинокий остров») – одно из лучших, по его словам. Но в письме ни словом не упоминалось ни о гибели Гилсона, ни о том, что написал Толкин в ответ на трагическое известие. От этих нескольких строк остается ощущение невыразимых, глубоко запрятанных мыслей и иссякших жизненных сил.
С тех пор Смит уже переслал Толкину коротенькое сообщение от Кристофера Уайзмена о смерти Роба. Эти двое были абсолютно согласны в том, что на весах жизни Гилсон, при всех своих недостатках, был что золото в сравнении со шлаком безликой людской массы. По словам Смита, «такая жизнь – пусть она ничего и не достигла, пусть прошла почти незримо, пусть никакой ведущий принцип не направлял ее и не отметил, даже несмотря на то, что в его развивающемся уме неизменно бушевали сомнение и неуверенность, буря и натиск, – в глазах Господа и всех людей, достойных так называться, тем не менее, обладает ценностью неизмеримо более высокой, нежели жизни праздных болтунов, которые наполняют мир гвалтом и покидают ничуть не опустевшим от такой потери. Ведь благородство характера и поступков, раз посланное в мир, не возвращается пустопорожним».
Толкин тогда ответил в том же ключе. По-видимому, имея в виду тех же «праздных болтунов», журналистов и их читателей, которых клеймил Смит, он писал, что «ни капли подлинного чувства, ни единого луча истинной любви к красоте, женщине, истории или их собственной стране никогда им более не узнать». Безусловно, всеми тремя владел гнев – следствие горя. И мишень они выбрали в точном соответствии с заповедями ЧКБО. В конце концов, ЧКБО всегда боролось с неотесанными, пустоголовыми хамами в школе, а «Лондонский совет» раз и навсегда изгнал Т. К. Барнзли и прочих насмешников. Именно в таком духе Смит писал:
Когда бы, вдохновеньем
Пылая и дыша,
Многоголосым пеньем
Не полнилась душа,
Муж, женщиной рожденный,
И помыслы его —
Бледней росы студеной,
Бедней чем ничего.
В то же самое время солдаты Великой войны постоянно демонизировали военную пропаганду и ее потребителей. Это чувство возникло из целого набора факторов: из осознания, что пропаганда лжива; из подозрения, что всем, кто остался дома, никогда не понять реальности окопов; из горечи от того, что друзья и герои гибнут, в то время как дельцы и их прихвостни наслаждаются комфортом и безопасностью. Такое настроение выражено в знаменитом стихотворении Зигфрида Сассу на «Ничтожества» («Эх, вот бы меж столами танк прошел, / Вихляясь под рэгтайм…»), этом яростном проклятии ура-патриотам из мюзик-холлов. В стихотворении Смита «К сынам культуры» описан один из вариантов апокалипсиса:
