Преобразующей способности моря суждено было сыграть ключевую роль в Средиземье – мире, который то и дело перекраивался по воле волн в ходе сражений между Валар и Морготом и при уничтожении Нуменора – толкиновского варианта Атлантиды, описанного в 1930-х годах. Но в 1917 году истерзанное штормами побережье Холдернесса стало подходящей декорацией для новой полной переработки «Морской песни Древних Дней» – стихотворения о шторме, к работе над которым Толкин в последний раз обращался два с половиной года назад. Вариант 1917 года, написанный в то время, когда Толкин жил в одиноком домишке близ Руса, дает некоторое представление о ранней толкиновской космогонии, примечательной своим буйством:
…в дни глубокой старины
Боги сокрушали Землю и кипел великий бой
В первозданной тьме, задолго до прихода нас с тобой.
Эти строки кажутся вполне созвучными эпохе, когда сотрясающие мир человеческие конфликты и суровые природные явления могли показаться двумя сторонами одной медали. Шла беспощадная война; в России, где царь к тому времени отрекся от престола, революционеры призывали пролетариев всех стран к восстанию. Но эта концепция природы, вдохновленная конфликтом, отражает также и разрушение и возрождение Холдернесса. В варианте того же стихотворения от 1917 года природа являет себя в деяниях своенравного морского духа Оссэ, который штурмует побережья и топит корабли:
Ло! в неистовство стихии вплелся волн угрюмый рев,
Море пело и взывало, вторя рокоту ветров;
Всколыхнувшись в яром гневе, рати двинулись на бой:
К скальным стенам вал за валом гнал рокочущий прибой.
Памятуя о двойственной природе моря, Толкин назначил ему не одного, а двух духов-покровителей. Величайший из них – это не Оссэ, невзирая на всю его яростную мощь, но Улмо (Ильмир на номском языке), «поборник»: он понимает сердца эльфов и людей, а музыка Улмо завораживает того, кто ей внемлет, и потом вечно звучит в его душе. Так что теперь Толкин дал стихотворению новое название, «Рога Улмо», и впервые увязал его со своей зарождающейся мифологией. Добавленные строки указывают на то, что песня – это рассказ Туора о том, как он услышал музыку Улмо в Долине Ив:
Полой раковины звуки в полумраке над рекой
Ткали древние напевы; сердце полнилось тоской,
Уступая вечным чарам; над лугами свет поблёк
До оттенка волн, в которых плещут чайка и нырок.
И даже когда чары, сковывавшие Туора, развеиваются, соленый туман, напоминающий о Холдернесе, окутывает Долину Ив, так похожую на Оксфорд.
Тростники шептались глухо, марево одело плес —
Точно прядь седого моря, клочья океанских грез.
В Ивовом Краю звучали, душу мне разбередив,
Ильмира Рога – и впредь мне слышать их, пока я жив.
Весной 1917 года на какое-то время Толкина поставили командовать одним из аванпостов Хамберского гарнизона близ Тёртл-Бриджа в Русе (в домике рядом с отделением почты, как утверждают местные), и Эдит смогла поселиться вместе с мужем. «В те дни волосы ее были как вороново крыло, кожа – атласная, глаза сияли ярче, нежели когда-либо на твоей памяти, и она умела петь – и танцевать», – писал Толкин сыну Кристоферу после смерти Эдит в 1971 году. В свободное от служебных обязанностей время Рональд и Эдит гуляли в леске (в Русе его называют «Дентс-Гарт») неподалеку, в южном конце деревни, рядом с приходской церковью Всех Святых. Здесь, у подножия ясеней, дубов, платанов и буков, с середины апреля до конца мая буйно цвели высокие цветы с белыми зонтиками – Anthriscus sylvestris, купырь лесной. В книгах можно встретить и такие его названия на английском языке, как «коровья петрушка», «кружево королевы Анны», «дикий кервель» и многие другие. Но Толкин называл все подобные белоцветковые растения из семейства зонтичных (и не только чрезвычайно ядовитый Conium maculatum, болиголов пятнистый) расхожим народным названием hemlock, болиголов
[112]. В невесомых облаках белых цветов Эдит танцевала и пела, и образ этот запечатлелся в сознании Толкина. Он был словно заимствован из волшебной сказки: дивно-прекрасное лесное видение, на краткий миг явленное глазам скитальца, возвратившегося с войны. Когда Толкину следующий раз выдалась возможность поработать над крупным произведением, этот эпизод был положен в основу именно такого сказания.
А между тем в пятницу 1 июня 1917 года офицеры Королевского армейского медицинского корпуса в Халле признали Толкина годным к строевой службе. Худший момент выбрать было невозможно. Три дня спустя 3-й батальон Ланкаширских фузилёров отправил больше ста человек на разные фронты. 7 июня 11-й батальон Ланкаширских фузилёров (который не бывал на передовой с тех пор, как в октябре прибыл во Фландрию) принял участие в грандиозном наступлении британских сил на Мессинский хребет к югу от Ипра; повторение стратегии начала боев на Сомме увенчалось полным успехом. Операцию предваряли трехнедельный артобстрел и подрыв девятнадцати минных галерей. Квартирмейстер Бойер был единственным погибшим из числа офицеров прежнего толкиновского батальона.
Однако Толкину было приказано остаться в Хамберском гарнизоне. У него уже появились обязанности в составе 3-го батальона Ланкаширских фузилёров, и с высокой степенью вероятности его вот-вот должны были назначить офицером связи в Тёртл-Бридже. В июле он сдавал экзамен, но провалился – возможно, по причине нездоровья. 1 августа он вместе с Хакстейблом и прочими присутствовал на ежегодном полковом обеде в честь «Дня Миндена», но две недели спустя у него опять поднялась температура – и его снова госпитализировали.
В Бруклендском офицерском госпитале на Коттингэм-роуд, в северной части Халла, заправляла дама с громким именем миссис Стрикленд Констебль. В то время как Толкин находился там, над побережьем появились немецкие аэропланы, и цеппелины совершили бомбардировочный налет на город. Между тем в России Временное правительство, сместившее царя, оказалось в глубоком кризисе. Во Фландрии шла «третья битва при Ипре»: в смертоносных трясинах Пашендейля. 11-й батальон Ланкаширских фузилёров выдвинулся на передовую под интенсивным обстрелом, в ходе которого погиб капитан Эдвардс из бывшей толкиновской роты «А»; ему едва исполнилось двадцать.
Первые полтора месяца у Толкина держалась высокая температура, так что его оставили в Бруклендсе еще на три недели. Ездить к нему из Хорнси для Эдит оказалось не по силам: зимой, когда ее выздоравливающий муж жил в Грейт-Хейвуде, она забеременела, и теперь была на седьмом месяце. Новый рецидив болезни еще более ухудшил положение дел; Эдит оставила убогое жилье в приморском городишке – с каждым днем оно становилось все более некомфортным! – и вместе с Дженни Гроув возвратилась в Челтнем. В Челтнеме она прожила когда-то три года до своей помолвки в 1913 году и теперь хотела, чтобы ее роды прошли именно там. Кристофер Уайзмен попытался написать Толкину и утешить его, но обнаружил, что не в состоянии найти подходящие слова. «Все это тем более мучительно, поскольку сейчас я не могу помочь тебе даже опосредованно, как мог прежде, – говорил он, – и хотя мы – ЧКБО, каждый из нас вынужден беспомощно смотреть на друга, изнывающего под тяжестью своей ноши, и лишен возможности подать хотя бы палец, если не руку, чтобы его поддержать». Так и не отправив (что характерно) письмо в начале сентября, пять недель спустя Уайзмен узнал, что Эдит по-прежнему в Челтнеме, а Джон Рональд – все еще в госпитале. «Я очень жду новостей – о тебе и о твоей женушке, – писал он и добавлял: – Выходит, в армии не так много дураков, как я думал. Я-то полагал, тебя выпихнут за море намного раньше, и я страшно рад, что не выпихнули».
