У нас с ней была общая странность: мы обе учились всю жизнь, когда только могли. Салли выступала по вечерам, а днем посещала лекции в ближайшем университете. Когда она умерла в семьдесят девятом году, у нее на счету было больше академических часов, чем у иных профессоров. Салли была универсалом: ее интересовало все, и она старалась все познать. Она не пила и не курила – единственным ее пристрастием были большие толстые учебники.
Нэнси оставалась для меня самой близкой из всех детей, и я на протяжении шестидесяти четырех лет порой спала с ее мужем – так Нэнси постановила еще до замужества. Это случалось нечасто – только когда мы встречались и была к тому возможность. Мне не верилось, что Джонатана может и вправду интересовать бабка, которой скоро стукнет сто лет, но он очень убедительно притворялся. Мы по-настоящему любили друг друга, а эрекция – лучший комплимент, какой мужчина может сделать старушке. Джонатан был истинный рыцарь Галахад, и он напоминает мне моего мужа Галахада. Оно и неудивительно – ведь Галахад потомок Джонатана, в нем тринадцать целых и две десятых процента крови этого предка с учетом конвергенции
[165]. Галахад, само собой, и мой потомок – все мои мужья происходят от меня, кроме Джейка и Зеба, которые родились в другой временной линии (Четыре, код «Бэллокс О’Мэлли»). Ах да, и кроме Джубала – он родился в третьей.
Вследствие того что Нэнси предложила мне Джонатана, Брайану досталось юное прелестное тело Нэнси, – кажется, это был первый инцест в нашей семье. Не знаю, продолжалось ли это потом – не мое дело. У нас с Нэнси был схожий темперамент: мы обе очень интересовались сексом, но не теряли при этом спокойствия. Нам постоянно хотелось, но озабоченности мы не проявляли.
Для Кэрол я всегда старалась приберечь двадцать шестое июня – Каролитин день, Каролитки, ставший потом фиестой Санта-Каролиты для миллионов людей, которые знать не знали мою дочку. После восемнадцатого года Кэрол перестала отмечать свой день рождения и праздновала только Каролитин день.
За те десять лет, что я прожила в Альбукерке, Каролинин день несколько раз заставал ее на гастролях в Рено или Вегасе, но каждый раз двадцать шестого июня устраивалось празднество, даже если ночное шоу заставляло Кэрол начинать его в четыре утра. И, невзирая на время суток, в тот день к ней съезжались друзья со всего земного шара. Приглашение на праздник Каролиты было большой честью – этим хвастались в Лондоне и в Рио.
Кэрол вышла замуж за Рода Дженкинса из семьи Шмидт в двадцатом году – он только что вернулся из Франции, где служил в Радужной дивизии
[166] и получил Серебряную звезду и «Пурпурное Сердце», ничего не потеряв, – только шрам на животе остался. Род обучался математике в Иллинойском технологическом, специализируясь в топологии, ушел в армию между двумя курсами, а вернувшись, перевелся на театральный. Из фокусника-любителя он решил стать профессионалом-иллюзионистом. Он сказал мне как-то раз, что ранение заставило его пересмотреть жизненные ценности и свои стремления.
Так что Кэрол начала свою замужнюю жизнь, подавая мужу на сцене разные предметы, одетая так легко, что ей не стоило труда отвлечь публику – все и так смотрели только на нее. Детей она старалась рожать, когда Род отдыхал, а если получалось, выступала до конца, пока не вмешивалась дирекция – обычно после жалоб женской части публики, которой не столь повезло, – Кэрол относилась к тем счастливицам, которых большой живот только украшает.
Детей на время гастролей она оставляла у матери Рода, но одного-двоих брала с собой, доставляя им тем еще большую радость. Но году в пятьдесят пятом Род, показывая фокус, где ловил зубами пулю, допустил ошибку и погиб прямо на сцене.
На следующий же вечер Кэрол выступила с его номером (во всяком случае, исполнила какой-то номер с его реквизитом). Одно было ясно: в своем костюме она кроликов прятать не могла. Начав выступать в Рино, Вегасе и Атлантик-Сити, Кэрол свела костюм до одних стрингов и добавила к своему номеру жонглирование.
Позднее, подучившись, она стала еще петь и танцевать. Но ее фанатам было безразлично, что она там проделывает на сцене, – им требовалась Кэрол, а не ее штучки. На афишах театров Лас-Вегаса и Рино значилось «КАРОЛИТА!» – и ничего более. Посреди своего выступления она частенько говорила: «Что-то я сегодня устала жонглировать – и потом, У. К. Филдс делал это лучше, – и, подбоченившись, выходила на помост в зале, одетая лишь в стринги и улыбку. – Давайте с вами познакомимся. Вон та девчушка в голубом платьице – как тебя зовут, дорогая? Пошли-ка мне поцелуй! А если я тебе пошлю поцелуй, ты его съешь или отдашь обратно?»
Или спрашивала: «У кого сегодня день рождения? Поднимите руки!»
В театральном зале именинником обязательно оказывается один из пятидесяти, а не один из трехсот шестидесяти пяти. Кэрол просила их встать, громко и четко называла их имена, а потом предлагала публике спеть вместе с ней «С днем рожденья тебя!». Когда доходило до имени, оркестр умолкал, и Кэрол называла всех поочередно: «…милый Джимми, Ариэль, Бабе́, Мэри, Джон, Филип, Эми, Миртл, Винсент, Оскар, Вера, Пегги…» – делала знак рукой, и оркестр подхватывал: «С днем рожденья тебя!»
Если бы приезжим разрешалось голосовать, Каролиту абсолютным большинством выбрали бы в мэры Лас-Вегаса.
Однажды я спросила ее, как она ухитряется запоминать все эти имена.
– Это нетрудно, мама, – ответила она, – было бы желание. Если я и ошибусь, они меня простят, – они знают, что я старалась. Им прежде всего хочется думать, что я им друг, – и я правда друг.
За эти десять лет я иногда навещала моих самых дорогих, но больше сидела дома и предоставляла им навещать меня. А в остальное время наслаждалась тем, что живу, и посвящала себя новым друзьям – и в постели, и вне ее, а порой и там и сям.
По мере того как время шло и приближалось мое столетие, я начинала ощущать дуновение осени: суставы по утрам теряли гибкость, в рыжине пробивалась седина, кое-где отвисала кожа, но хуже всего было чувство собственной непрочности и боязнь упасть.
Но я не поддавалась и старалась еще пуще. Был у меня в то время верный кавалер, Артур Симмонс, и ему льстило, когда я называла себя «матрасом Симмонса».
Артур был вдовец шестидесяти лет, бухгалтер-ревизор и абсолютно надежный партнер по бридж-контракту – ради него я отказалась от итальянского метода и стала опять играть по Горену, как и он. Черт возьми, я и по Калбертсону играла бы, попроси меня Артур об этом: хороший партнер по бриджу есть бесценный алмаз. Так же как истинный джентльмен в постели. Призовым жеребцом Артура назвать было трудно, но и мне уже было не восемнадцать, и я никогда не отличалась такой красотой, как Кэрол. Зато он всегда проявлял ответственность и делал все, что мог.
