У дверей в кабинет я столкнулась с миссис Альтшулер, которая как раз уходила, и поздоровалась с ней. Она посмотрела на меня и сказала:
– Одри, ты снова бегала по солнцу без шляпки. Пора уже поумнеть.
Я поблагодарила ее за внимание. Отец говорил, что она ничем не страдает, кроме запора и недостатка физических упражнений, однако она являлась на прием не реже двух раз в месяц и еще ни пенни не заплатила с начала года. Отец был сильный, волевой человек, но собирать долги у больных не умел.
Он записывал визит в книгу и поднял на меня глаза:
– Я беру вашего слона, юная леди.
– Это окончательно, сэр?
– Да. Может, я и не прав, но твердо убежден. А что, не надо было?
– Думаю, что не надо, сэр. Мат в четыре хода.
– Да ну? – Отец подошел к шахматному столику. – Покажи как.
– Может, просто разыграем? Я могу и ошибаться.
– Гр-рммпффф! Ты меня в могилу сведешь. – Отец вернулся к своему столу. – Прочти вот это, тебе будет интересно. Пришло с утренней почтой – от мистера Клеменса.
– Ой!
Из того письма мне особенно запомнилось следующее:
«Согласен с вами и с Бардом, сэр, – их надо вешать. Возможно, повешение законников и не излечит всех бед нашей страны, зато это будет весело, а вреда никакого.
Я уже где-то говорил, что конгресс – единственный преступный класс в нашем обществе. И нельзя считать совпадением то, что девяносто семь процентов конгрессменов – юристы».
Мистер Клеменс писал еще, что его лекционное агентство назначило ему Канзас-Сити на будущую зиму. «Помню, четыре года назад мы с Вами на неделю разминулись в Чикаго. Не сможете ли Вы приехать в Канзас-Сити десятого января будущего года?»
– Ой, отец! Поедем?
– А как же школа?
– Вы же знаете, я наверстала все, что пропустила, когда ездили в Чикаго. И знаете, что я в классе первая среди девочек… а была бы и во всем классе первая, если бы не ваш совет не слишком выделяться. Может, вы правда не заметили, что я прошла почти все предметы и могла бы закончить школу…
– …Вместе с Томом на той неделе. Заметил. Мы это еще обсудим. Господь не захочет – и чирей не вскочит. Достала ты то, за чем ездила в Батлер?
– Достала, но не в Батлере.
– Как так?
– Я это сделала, отец. Я больше не девственница.
Он вскинул брови:
– Тебе удалось меня удивить.
– Правда, отец? – (Мне не хотелось, чтобы он на меня сердился… и он, по-моему, задолго до этого решил, что сердиться не станет.)
– Правда. Я-то думал, ты это сделала еще на рождественских каникулах. И полгода ждал, когда же ты удостоишь меня своим доверием.
– Сэр, мне бы и в голову не пришло скрыть это от вас. Я на вас полагаюсь.
– Благодарствую. Мм… надо бы осмотреть тебя после дефлорации. Позвать маму?
– О! Разве ей нужно об этом знать?
– Впоследствии да. Но ей не обязательно осматривать тебя, если ты этого не хочешь…
– Еще бы я хотела!
– В таком случае я направлю тебя к доктору Чедвику.
– Ну зачем мне идти к доктору Чедвику? Это естественный процесс, и у меня ничего не болит, – зачем это нужно?
Мы вежливо поспорили. Отец сказал, что врачу неэтично лечить членов своей семьи, особенно женщин. Я сказала, что знаю, но меня и не надо лечить. И так далее и так далее.
В конце концов, удостоверясь в том, что мать отдыхает у себя наверху, отец увел меня в амбулаторию, запер дверь и помог мне забраться на стол. Я очутилась примерно в той же позе, что и с Чарльзом, только на сей раз не снимала ничего, кроме панталон.
И вдруг почувствовала возбуждение.
Я старалась его подавить и надеялась, что отец не заметит. В свои пятнадцать я уже сознавала, что у меня к отцу необычная, может быть, нездоровая привязанность. А в двенадцать фантазировала, как нас с отцом выбрасывает на необитаемый остров.
Но табу было слишком крепким – я это знала из Библии, из классической литературы, из мифологии. И хорошо помнила, как отец перестал сажать меня к себе на колени – точно отрезал, когда у меня начались месячные.
Отец натянул резиновые перчатки. Он начал это делать с тех пор, как побывал в Чикаго, – а ездил он туда не для того, чтобы показать Морин посвященную Колумбу Всемирную выставку, а чтобы послушать в Эванстоне, где помещался Северо-Западный университет, курс лекций по микробной теории Пастера
[35].
Отец всегда был сторонником воды и мыла, но под этим не было научной основы. Его наставник, доктор Филлипс, начавший практиковать в 1850 году, так комментировал слухи, доходившие до Франции: «Чего ж от них еще и ждать, от лягушатников».
Когда же отец вернулся из Эванстона, ничто больше не казалось ему достаточно чистым. Он стал пользоваться резиновыми перчатками и йодом, а инструменты кипятил или обжигал, особенно тщательно, когда имел дело со столбняком.
Эти холодные липкие перчатки меня охладили… и я все-таки со смущением убедилась, что внизу вся мокрая.
Я не стала заострять на этом внимания, отец тоже. Вскоре он помог мне слезть и отвернулся снять перчатки, пока я натягивала панталоны. Когда я приняла приличный вид, он открыл дверь и проворчал:
– Нормальная, здоровая женщина. С деторождением не должно быть никаких хлопот. Рекомендую несколько дней воздержаться от половых сношений. Как я понял, ты пользовалась «французским мешочком». Верно?
– Да, сэр.
– Хорошо. Если так и будешь ими пользоваться – каждый раз! – и осмотрительно вести себя на людях, серьезных проблем у тебя не возникнет. Хм… как ты, не против еще разок прокатиться в двуколке?
– Нет конечно – почему я должна быть против?
– Тем лучше. Мне передали, что последний ребенок Джонни Мэй Айгоу заболел, и я обещал выбраться к ним сегодня. Ты не попросишь Фрэнка запрячь Дэйзи?
Это была долгая поездка. Отец взял меня с собой, чтобы рассказать мне об Айре Говарде и его Фонде. Я слушала, не веря своим ушам… но ведь это говорил отец, единственный надежный источник информации.
– Отец, я, кажется, поняла, – сказала я наконец. – Но чем же это отличается от проституции, если отличается?
4
Червоточина в яблоке
Отец пустил Дэйзи трусить, как ей вздумается.
– Что ж, это, пожалуй, тоже проституция, в широком смысле слова, хотя здесь оплачивается не сожительство как таковое, а плод этого сожительства. Фонд Говарда платит тебе не за то, что ты выходишь замуж за их кандидата… и ему – не за то, что он женится на тебе. Тебе вообще не станут платить, только ему – за каждого рожденного тобой и зачатого им ребенка.
