Брайни по возможности всегда звонил мне, чтобы предупредить, когда вернется, и говорил: «С. Р. Н. и Ж. К. Я. Т. Р.» Я всегда старалась точно выполнить его указания, будь то днем или ночью: спала, раздвинув ноги, и ждала, когда он меня разбудит. Перед этим я обязательно мылась, а заслышав, как он открывает ключом входную дверь, «засыпала»: закрывала глаза и лежала тихо. Забираясь в постель, Брайни называл меня каким-нибудь мудреным именем: миссис Краузмейер, или Крейсер Кэт, или Леди Шикзад, а я делала вид, что проснулась, и называла его все равно как, только не Брайаном: Хьюбертом, Джованни или Фрицем, – а иногда, не раскрывая глаз, интересовалась, положил ли он пять долларов на комод. Он ругал меня за то, что я взвинчиваю цены на любовь в Миссури, и я старалась изо всех сил, доказывая, что стою пяти долларов.
Потом, удовлетворенные, но не разомкнувшие объятий, мы спорили о том, заработала я их или нет. Спор кончался щекоткой, укусами, возней, шлепками, смехом и еще одним раундом в сопровождении неприличных шуточек. Мне очень хотелось соответствовать классическому определению идеальной жены, то есть быть герцогиней в гостиной, кухаркой на кухне и шлюхой в постели. Может, я и не достигала совершенства, но была счастлива, упорно трудясь во всех ипостасях этой триады.
А еще Брайни любил петь во время акта похабные песенки, очень ритмичные – он пел их в такт своим движениям, то ускоряя, то замедляя темп:
Прыг-скок, моя Лулу!
Шевелись живей!
С кем я буду так скакать
Без Лулу моей?
Потом шли куплеты, один похабнее другого:
В саду гуляла уточка
И говорила «кряк».
Лулу взяла ее в постель
И научила как…
Прыг-скок, моя Лулу!
Шевелись живей!
И так мог тянуть, пока не кончал.
Когда Брайни отдыхал и восстанавливал силы, он требовал от меня сказку на ночь: он желал услышать, как я творчески изменяла ему в его отсутствие, не теряя золотого времени.
То, что я проделывала с Нельсоном и Бетти Лу, его не интересовало – это было дело семейное и не бралось в расчет.
– Что нового, Мо? Неужели на старости лет ты превращаешься в колоду? Это ты-то, позор города Фив? Скажи, что это неправда!
Но поверьте мне, друзья мои: посуда и пеленки, стряпня и уборка, шитье и штопка, вытирание носов и разбор ребячьих трагедий оставляли мне так мало времени на прелюбодеяния, что мои грехи не заинтересовали бы даже начинающего священника. После смешного и досадного происшествия с преподобным Зеком я не припомню ни единой постельной эскапады Морин между 1906 и 1918 годами, на которую ее не толкнул бы ее собственный муж, заранее отпустив ей прегрешения – да и те случались редко, поскольку Брайни был еще более занят, чем я.
Должно быть, я была большим разочарованием для миссис Гранди (некоторые из них жили в нашем квартале, многие ходили в нашу церковь) – ведь эти десять лет перед войной, названной позднее «Первой мировой войной» или «Первой фазой Крушения», я не только изображала из себя идеальную консервативную домохозяйку Библейского пояса – я в самом деле была этим бесполым, скромным, набожным созданием. Преображалась я только в постели, за запертой дверью, одна или с мужем, или, при редкой и абсолютно надежной оказии, с кем-нибудь еще – с ведома и разрешения мужа и, как правило, под его опекой.
Только роботу под силу выполнять годовую норму по сексу. Даже Галахад, уж на что неутомимый, и тот почти все свое время отдает хирургии, возглавляя лучшую команду Иштар. (Галахад… Он напоминает мне Нельсона. Не только внешне – они, как близнецы, схожи по темпераменту и по взглядам; сейчас мне кажется, что даже запах у них одинаковый. Когда я вернусь домой, надо будет спросить Иштар и Джастина, сколько в Галахаде от Нельсона. Поскольку генофонд говардовцев ограничен, вероятность и конвергенция
[79] часто приводят к тому, что происходит физическая реинкарнация далекого предка в потомка на Терциусе или Секундусе.)
Тут уместно вспомнить, на что уходила часть моего времени и как Рэндом Намберс получил свое имя.
Не знаю, был ли такой период в первой половине двадцатого века, когда бы мы с Брайни чего-нибудь не изучали, – очередной иностранный язык не в счет, нельзя же было отставать от детей. Наши интересы не всегда совпадали: Брайни не занимался стенографией или балетом, а я – добычей нефти или расчетами испарений в ирригации. Но мы все время учились. Я – потому что невозможность посещать колледж и получить хотя бы степень бакалавра оставила во мне ужасное чувство прерванного интеллектуального акта, а Брайан – Брайан учился потому, что был Человеком эпохи Возрождения и хотел знать все на свете. По данным архива, мой первый муж прожил сто девятнадцать лет – и бьюсь об заклад, что в последние дни перед смертью он изучал какой-нибудь новый для себя предмет.
Иногда мы с ним занимались одним и тем же. В 1906 году Брайан взялся изучать заочно статистику и теорию вероятностей. В доме появились книги и контрольные работы, которые Морин делала тоже, только не отсылала. Мы оба были поглощены этой захватывающей отраслью математики, когда в нашу жизнь вошел котенок – благодаря мистеру Ренвику, водителю фургона «Атлантической и Тихоокеанской чайной компании».
Это был восхитительный комочек серебристо-серого меха, которого мы сначала назвали Пушинкой, неверно определив его пол. Но его настроение, образ действий, направление движения, скорость и объект атаки так молниеносно менялись, что Брайан сказал: «У этого котенка нет мозгов: у него в голове одни случайные числа, и, когда он стукается башкой об стул или наскакивает на стену, числа перетряхиваются и он переключается на что-то другое».
Так Пушинка стала Рэндомом Намберсом, Рэндиком или Рэнди.
Весной 1907 года, как только растаял снег, мы оборудовали у себя на заднем дворе крокетную площадку. Сначала играли только мы, четверо взрослых, потом стали играть и все остальные. Но тогда нас было только четверо – и Рэндом Намберс. Как только кто-нибудь ударял по шару, котенок отважно бросался в атаку! Он налетал на шар и хватал его всеми четырьмя лапами. Представьте себе взрослого мужчину, который пытается остановить катящуюся бочку, обняв ее руками. Милосерднее будет сразу же представить для него экипировку: футбольные щитки и шлем.
У Рэнди щитков не было – он шел в бой, не имея ничего, кроме шерстки и решимости победить или умереть. Этот шар должен быть остановлен, и он должен это сделать. Аллах иль Аллах акбар!
[80]
