Я поместила Присциллу в комнату Сьюзен, а Дональда – в комнату Патрика, как раз рядом с моей ванной. Мы рано легли спать. Около полуночи я встала в туалет, не зажигая света – в окно светила луна. И уже собралась спустить воду, как услышала за стеной характерный ритмичный скрип кровати. Я с головы до ног покрылась гусиной кожей.
Присс и Донни уехали отсюда совсем маленькими, двух и четырех лет, и не знают, наверное, что этот старый дом звукопроницаем, как палатка. Боже! Бедные дети.
Я затихла. Ритм учащался. Потом Присцилла запричитала, а Дональд заворчал. Скрип прекратился, и оба вздохнули. Присцилла сказала:
– Мне это было просто необходимо. Спасибо, Донни.
Я гордилась ею. Но надо было спешить: как мне это ни претит, надо захватить их на месте преступления. Иначе я не смогу им помочь.
Секунду спустя я стучалась в дверь Дональда:
– Дорогие, можно мне войти?
19
Кошки и дети
Было больше часу ночи, когда я ушла от детей, – столько времени убеждала их, что я не сержусь, что я на их стороне и беспокоюсь только, как бы с ними что-нибудь не случилось: ведь то, что они делают, крайне опасно во всех отношениях – о некоторых сторонах этой опасности они, разумеется, знают, но о других могут не знать или просто не думают.
Идя к ним, я не стала надевать халат. Пошла как есть, совершенно голая, – ведь одетая, воплощающая власть и закон родительница, застающая двух детей за восхитительным преступным деянием, способна напугать их до опорожнения мочевого пузыря и кишечника. Но человек, такой же голый и уязвимый, как и они, просто не может быть «фараоном». Отец учил меня: «Если хочешь знать, куда прыгнет лягушка, поставь себя на ее место».
Им, конечно, все равно не понравится, что их застукали, – но, если я сейчас не поймаю их в постели, потом они будут отпираться. Есть такое старое правило касательно щенят: если не захватили щенка на месте провинности, потом уж бесполезно поднимать шум.
Итак, я постучалась и спросила, можно ли войти.
За дверью сдавленно ахнули, и настала мертвая тишина.
Я подождала еще, сосчитала до десяти и снова постучалась:
– Дональд! Присцилла! Можно я войду?
Они пошептались, и Дональд ответил сильным мужественным баритоном, дав под конец петуха:
– Входи, мама.
Я открыла дверь. Свет не горел, но светила луна, и мои глаза уже привыкли к темноте. Оба лежали в постели, прикрывшись простыней. Дональд, готовый защищать сестру от всего на свете, обнимал ее сильной рукой и одновременно делал вид, что ее тут нет, а он просто ждет трамвая. Сердце мое сжалось от любви к ним.
В комнате так и разило сексом – мужскими феромонами, женскими феромонами, свежим семенем, потом. В запахах секса я эксперт, за мной годы богатого опыта. Не знай я, в чем дело, можно было подумать, что здесь предавались оргии человек шесть.
Должна добавить, что некую долю в букет ароматов вносила и я. Можно счесть извращенным возбуждение, которое я испытала, застав сына с дочерью за самым тяжким из сексуальных прегрешений, но это происходит помимо воли. Узнав знакомый скрип и поняв, в чем дело, я так и поплыла. Если бы мимо проходил Кинг-Конг, я бы пала его жертвой. А Пола Ревира
[129] я бы сама стащила с лошади.
Но я не обращала на это внимания – дети меня все равно бы не учуяли.
– Привет, мои милые. А для меня местечка в середке не найдется?
Помолчав, они отодвинулись друг от друга. Я быстро, пока они не одумались, откинула простыню, перелезла через Дональда, легла между ними, обняла за шею Присциллу и протянула руку к Дональду:
– Обопрись на подушку, милый, и повернись ко мне.
Он послушался и застыл в неловкой позе. Я молча прижала обоих к себе, глубоко дыша и стараясь замедлить биение сердца. Вскоре мне это удалось, и ребята как будто тоже немного отошли.
– Как хорошо лежать с вами вот так, – сказала я, покрепче прижала их к себе и отпустила.
– Мама, ты не злишься на нас? – робко спросила Присцилла.
– Ну что ты, конечно нет. Я беспокоюсь за вас, но не сержусь. Я люблю вас, милые, – обоих люблю.
– Хорошо, что ты не злишься. – Потом ее одолело любопытство. – А как ты нас засекла? Я была так осторожна. Послушала у твоей двери и убедилась, что ты спишь, а потом уж пробралась к Дональду.
– Может, я ничего и не заметила бы, не выпей я на ночь лимонаду. Мне захотелось в туалет, милая. А вот эта стенка выходит в мою ванную и пропускает все звуки. И я вас услышала. – Я снова прижала дочку к себе. – Похоже, вам было хорошо.
Короткая пауза.
– Так и есть.
– Я тебе верю. Ничего нет лучше, чем полновесный оргазм, когда он тебе вправду нужен. А ты, кажется, в нем нуждалась. Я слышала, ты благодарила Дональда.
– Да. Он заслужил.
– Ты умница, что сказала ему спасибо. Нет ничего приятнее для мужчины, чем слова благодарности за любовь. Делай так всю жизнь – тогда и ты, и твой любимый будете счастливы. Запомни мои слова.
– Я запомню.
Дональд, похоже, не верил своим ушам.
– Мама, я правильно понимаю? Ты не против того, что мы делали?
– А что вы делали?
– Что-что – трахались! – с вызовом ответил он.
– Трахаются только собаки. Ты любил Присциллу, занимался с ней любовью. А если использовать медицинскую терминологию, вы совершили половой акт и достигли оргазма, – но это все равно что описывать великолепный закат в частотах электромагнитного спектра. Ты любил Присциллу, дорогой, и ее есть за что любить. Она была прелестной крошкой, а взрослой стала еще прелестнее. – Теперь пора было дергать зуб, и я продолжала: – Хорошо любить друг друга. Но я все же очень беспокоюсь за вас. Вы, должно быть, знаете, что общество, в котором мы живем, резко осуждает то, чем вы занимаетесь, против вас существуют суровые, даже жестокие законы, и вы будете строго наказаны, если попадетесь. Тебя, Присцилла, разлучат с Дональдом и со мной и поместят в колонию для девочек-подростков, где тебе будет очень плохо. Тебя, Дональд, если повезет, будут судить как несовершеннолетнего и поместят, как и Присциллу, в исправительную школу до двадцати одного года, – а потом возьмут под надзор, как сексуально опасного субъекта. А могут судить и как взрослого – за изнасилование и инцест – и приговорить к двадцати годам каторжных работ… а потом ты до конца жизни будешь под надзором. Знаете ли вы об этом, дорогие мои?
Присцилла молча плакала. Дональд буркнул:
– Да знаем, знаем.
