Несколько десятилетий спустя передо мной в инкубаторе лежала крошка Мария. Ее должны были вот-вот прооперировать. Она казалась хрупким растением в парнике. У моего коллеги Юкселя, который собирался ассистировать мне во время операции, родились другие ассоциации. Ему эта картинка напомнила полбуханки хлеба, что очень возмутило одну студентку-медика в реанимации, пока она не заметила, что Юксель ее поддразнивает. Он был знаменит тем, что никогда не упускал случая пофлиртовать.
Перед операцией Юкселю захотелось сходить за кофе. У нас оставалось еще около 45 минут.
– Ты кофе будешь? – спросил он меня.
– Нет, спасибо.
Я подошел ближе к инкубатору и прошептал: «Бедный зяблик».
Такие дети – иллюстрация к состраданию, как выразилась бы моя бабушка. Кожа девочки нежная, как только что свернувшееся молоко, синевато просвечивают кровеносные сосуды. Над сердцем Марии приклеены крошечные электроды, которые придется переместить, чтобы мы могли вскрыть грудную клетку. Этот ребенок представлял собой маленького незрелого человечка и весил немногим больше полкило. Дышать самостоятельно она пока не могла; кислород поступал через крошечную трубочку, которая торчала из ее рта и вела в трахею. Рядом с аппаратом жизнеобеспечения стояло множество мигающих маленьких насосов с препаратами, которые по капле подавали в крошечное тельце поддерживающие жизнь субстанции. Над всем этим возвышался монитор размером больше ребенка, и я считал с него две вещи: давление тревожно низкое, а в крови слишком мало кислорода.
Мария жила, сохраняя в себе кровообращение ребенка, дом которого находится в матке. Лежащий в околоплодных водах эмбрион не может дышать. В утробе матери его кровь при помощи специального кровеносного сосуда перегоняется из сердца в легкие. Именно в этом кровеносном сосуде, Ductus arteriosus Botalli, и заключалась проблема. После родов артериальный (Боталлов) проток не закрылся. У здоровых новорожденных это происходит автоматически в течение нескольких часов или дней после родов. Несколько попыток с применением медикаментов у Марии не увенчались успехом. Она все синела и слабела, ей не хватало связи с артерией, кровоснабжающей легкие. Медики называют это явление «право-левый шунт», именно он и производит шум паровоза в тоннеле. Артериальный проток – довольно крупный сосуд, и если с ним что-то не в порядке, то кровь не поступает к органам-мишеням, а вместо этого вращается между сердцем и легкими. Преизбыток крови в легких препятствует кислородному обмену в легочных альвеолах. В малом круге кровообращения давление слишком высокое, а в остальном теле, в большом круге кровообращения, слишком низкое. Мария еще так мало прожила на белом свете, была очень больна и более хрупка, чем сырое яйцо. Из-за малейших потрясений нежные кровеносные сосуды могли порваться, и однажды это уже произошло: у крошки случилось мозговое кровотечение. Поэтому я и Юксель отправились с нашей мобильной хирургической командой в клинику, чтобы провести операцию на месте.
Наша детская медсестра Гюйен подготавливала Марию к операции.
– Что такое зяб… – спросила она у меня.
Она всегда старалась запоминать новые немецкие слова. Она приехала в Германию всего 4 года назад, но словарный запас у нее был уже внушительный. Я объяснил ей это слово, а она достала Марию из инкубатора и положила под большую греющую лампу. Под этой лампой нам и предстояло провести операцию.
– Зяблик, – повторила Гюйен, как будто желая получше запомнить это слово.
В ее устах оно прозвучало еще красивее, с чем согласился и Юксель, который вернулся, окутанный облаком кофейного аромата. Но значения слова он не знал, и Гюйен ему все растолковала. После этого Юксель рассказал нам о трудностях, подстерегающих курдских фермеров: хищные птицы, которые охотятся на кур! Он широко развел руками, встал прямо напротив Гюйен и прошептал, скорчив угрожающую гримасу:
– Они забирают не только кур, но и малых детей!
Гюйен отодвинула его в сторону.
– Болтун!
– А иногда и красивых женщин! – рассмеялся Юксель.
Гюйен набрала в легкие больше воздуха. Неужели эти оба сейчас снова начнут ссориться? Я такое за ними уже замечал. Нет, на этот раз Гюйен лишь пожаловалась большому начальнику:
– Господи, подкинь моему коллеге немного мозга.
Затем мы все сосредоточились на операции, в рамках которой нам предстояло закрыть артериальный проток.
Операция в кукольной кухне
Поскольку разрез будет проходить слева между ребрами, Марию укладывают на правый бок. Юксель теперь очень сосредоточен и реагируют на малейший сигнал с моей стороны. Такую операцию мы уже неоднократно проводили вместе, и он знает, как мне больше всего нравится работать, как он лучше всего может помочь, он очень любезен и полностью подстраивается под меня. Когда я оперирую вместе с ним, у меня две пары глаз и две пары рук. Четыре мужских руки могут оперировать пациентку ростом всего в 30 см лишь в том случае, если они не робеют, касаясь друг друга. Мы стоим так близко друг к другу, насколько это возможно. Иначе бы у каждого из нас не было возможности заглянуть внутрь крошечного тельца, которое я как раз собираюсь вскрывать.
– Скальпель.
С этого момента все подчинено давно отрепетированной хореографии. Медбрат из операционной, Клаус, с легким нажатием вкладывает скальпель в мою раскрытую ладонь, а я не свожу взгляда с нарисованной линии разреза между ребрами. Я Клауса не вижу, потому что между нами стоит Юксель, а ребенок совсем крошечный. Так вложить маленький скальпель в раскрытую ладонь, чтобы он не упал на пол и чтобы хирург уверенно его сжал, тоже своего рода искусство. Клаус владеет им в совершенстве. Юксель легонько касается моего запястья и пронзительно смотрит в глаза. Тем самым он показывает, что полностью готов.
Хирурги читают по глазам, как по раскрытым книгам. Они ежедневно по несколько часов кряду смотрят в глаза, и я полагаю, что это правда – то, что наблюдала аббатиса и ученый-естествоиспытатель Хильдегарда Бингенская еще 1000 лет назад: глаза – это окно в душу. На голове у нас колпак, рот и нос закрывает маска, на теле – стерильная одежда. У хирургов очки с увеличительными стеклами, а у меня еще и фонарь на голове, похожий на фонарь шахтера, который вкалывает в темных штольнях. Время от времени мы и чувствуем себя шахтерами, и даже пациенты это подтверждают, когда говорят: «Сердце давит в груди как камень».
В операционной очень тихо. Из 5-сантиметрового разреза хлещет кровь. Я разделяю тонкую дыхательную мускулатуру между ребрами и открываю плевру, кожу легких. Крошечные крючочки в руках Юкселя, маленькие, как будто взятые из игрушечной кухни, держат разрез открытым и не позволяют краям раны сомкнуться. Я беру расширитель ребер и медленно его раскручиваю. Теперь легкое видно, и Юксель осторожно отодвигает его в сторону. Это очень опасное положение, поскольку дыхание становится еще более тяжелым. Зато открывается окно и становится виден артериальный проток. В самой глубине грудной клетки проходят многочисленные кровеносные сосуды и нервы, и существенно важно правильно их идентифицировать. Пинцетом я указываю на самые важные из них: на дугу аорты, нисходящую аорту (aorta descendens) и подключичную артерию (arteria subclavia). Юксель подтверждает их расположение и указывает на блуждающий нерв (nervus vagus), то есть на его важную ветвь, возвратный гортанный нерв (nervus laryngeus recurrens), которым нам предстоит заняться. Через блуждающий нерв сердце и мозг обмениваются сообщениями. Названная выше ветвь совершает дополнительный оборот вокруг артериального протока, расположенного рядом с сердцем, затем возвращается обратно наверх к голосовым связкам, чтобы держать их открытыми. Без этого recurrens, что можно перевести как «возвратный», мы бы разговаривали с огромным трудом и производили бы лишь хриплые звуки, потому что голосовая щель закрывалась лишь наполовину.
