После того как мы с Юкселем определили анатомический ландшафт у нас перед глазами, принимаемся за работу. Нужно закрыть артериальный проток. Длина этого кровеносного сосуда из эмбриональной ткани составляет всего полсантиметра. Его стенки не эластичные и растягивающиеся, как в других артериях, а в высшей степени хрупкие и подвержены разрывам. Он создан не для того, чтобы сопровождать человека всю жизнь. Вообще-то ему следует закрыться и превратиться в артериальную связку, которую можно еще встретить и у взрослых и которую тогда называют боталлов тяж (ligamentum Botalli). Операция состоит в том, чтобы выделить артериальный проток из окружающей его соединительной ткани, обернуть двумя нитями и связать двумя узлами. В принципе, это очень просто. Если бы не его крошечные размеры и хрупкость.
Греющая лампа светит мне на голову, и ощущение такое, будто я засунул голову в тостер. Я отношусь к тем людям, которые даже в сауне придерживаются умеренных температур. Юксель всегда потеет, и на лбу у него всегда повязка. Во время этой операции на бесконечно хрупком артериальном протоке я сравниваю себя с согнувшимся над бомбой сапером. Вынуть запал – не такая уж трудная задача. Но одно малейшее колебание, малейшее неверное действие – и бомба взорвется. В этом случае у меня перед глазами все покраснеет, потому что за долю секунды вся операционная окажется забрызгана и залита кровью. Даже у крошечного человечка огромные для его размеров аорты и легочные артерии. Тонкими ножницами я делаю крошечные надрезы вокруг короткого соединительного прохода, артериального протока. Немного надрезать, немного раздвинуть, но не слишком сильно. Снова и снова из окружающей соединительной ткани просачиваются капли крови. Юксель уже наготове с крошечным, как будто взятым из кукольной кухни отсосом и собирается опустошить поврежденный кровеносный сосуд. Снова и снова анестезиолог просит нас оставить легкое в покое, потому что снабжение кислородом слишком стремительно падает. Затем операционное поле скрывается под вздувшимися легкими, и все приходится устанавливать заново. Наконец, мы освобождаем проход. Тонким зажимом я подсекаю артериальный проток, на миллиметр приоткрываю зажим, и Юксель вкладывает внутрь нить. Это текучее, синхронное движение двух человек и четырех рук. Мы работаем и дышим в унисон. Скорее всего, наше сердцебиение тоже синхронизировалось.
Хор хирургов
Когда двое человек выполняют сложное задание, например вместе оперируют пациента, играют в оркестре или танцуют, это требует высшего мастерства, духовной и телесной хореографии. Что касается вариабельности сердечного ритма, то есть один физиологический параметр, позволяющий установить, насколько похоже мы тикаем. Меня уже немало удивило то, что сердца матери и ребенка синхронизируются и что в этом, возможно, задействован слух младенца. Но чтобы созвучие возникало у взрослых мужчин, оперирующих сердце? На данный момент имеется лишь один доклад о стыковке хаотичных колебаний, таких как сердце и дыхание. Этот доклад был опубликован уважаемым Лондонским королевским обществом [89]. Путем нечеловеческих усилий инженерам электроники и врачам удалось доказать, что в сработавшихся командах ритмичность сердец повышается, когда они сталкиваются с особо сложными ситуациями. Эта фазовая синхронизация сердец также приписывается хоровым исполнителям, и мне она кажется логичной. Исполняя песню, они должны дышать примерно в одно и то же время. Возможно, согласованное дыхание является движущей силой, которая приводит к единому такту другие колеблющиеся системы, например сердца хоровых исполнителей. Чем медленнее дыхание, тем лучше действует механизм этих так называемых резонансных дыхательных частот [90, 47, 43].
Слаженная работа сердец взрослых людей проявляется особенно явно при пении мантр и гимнов, что могло бы пролить новый свет на исполнение гимнов футбольными игроками. Способна ли команда собраться с духом и почувствовать себя в процессе исполнения гимна единым целым? Или же отдельные участники перед игрой слишком взволнованы? Впрочем, сам текст в данном случае не имеет никакого значения. Созвучие возникает как во время исполнения «Боже, славим мы тебя», так и во время исполнения «Ом мани падме хум» или совместного йоговского дыхания [91]. Научные исследования показывают, что в рамках совместной деятельности мы отказываемся от своих эгоцентрических установок в пользу всеобщей перспективы [92, 93]. В этом концерте созвучия играют многие наши внутренние и внешние чувства. Рецепторы расширения легких, автономная нервная система, рецепторы в сердце, слух, гормональная система, мышцы и движения и, разумеется, мозг стремятся в своих колебаниях навстречу друг другу и сливаются в едином танце. Совместная деятельность и совместный опыт приводят к образованию общих перспектив и целей [43].
Счастливый конец
– Промокнуть тебе пот? – Вопрос Гюйен адресован Юкселю, и он с благодарностью поворачивается к ней.
Судя по всему, в этой реанимации синхронизировались и другие сердца, не только сердца хирургов. Юксель и я продолжаем зашивать. Узел имеет решающее значение. Если мы завяжем его слишком плотно, он может перерезать сосуд, а если слишком слабо, то артериальный проток, возможно, закроется не полностью.
– Кислород и давление растут, – сообщает нам детский анестезиолог, то есть содержание кислорода в крови растет вместе с кровяным давлением.
Затем анестезиолог снова исчезает со своим слуховым рожком за гематоэнцефалическим барьером. А через 2 минуты появляется:
– Шума поезда в тоннеле больше не слышно.
Пффффффф.
Мое собственное дыхание выливается в сдержанный выдох. «Пфффф» – такой звук появляется, когда из легких вырывается максимальное напряжение, извергая пар, как локомотив. В операционных я слышу его очень часто. Бывают такие разрезы и швы, при которых у пациента есть только один шанс.
Остальная часть операции – сплошная рутина. Тщательно проверяем, все ли «плотно», как мы привыкли говорить. Поскольку я в этом вопросе особенно щепетилен, Юксель не в первый раз в шутку предлагает мне пересчитать красные кровяные тельца. При этом он то и дело посматривает на Гюйен. Она улыбается. На ее лице больше нет напряжения и тревоги за Марию – их больше нет и в наших лицах и, прежде всего, в наших взглядах. Хотя глаза – единственное, что мы могли друг у друга видеть. Накладываем дренаж, гибкую пластиковую трубку, через которую сможет вытекать секрет из раны, медленно и тщательно зашиваем все слои разреза. Останется лишь маленький шрам.
Я надеюсь, что совсем скоро Мария сможет полежать на животе своей мамы и послушать биение ее сердца. Когда такой возможности нет, в некоторых случаях для успокоения новорожденных в реанимации используются записи материнского сердцебиения [75]. Рядом с маминым сердцем они чувствуют себя как дома.
Я снимаю свое зеленое одеяние и радостно предвкушаю кофе в компании Юкселя и Гюйен, как мы договаривались. Тема «зябликов» еще не исчерпана. Тут я с изумлением замечаю, что они уходят без меня. Между ними так мало расстояния, создается впечатление, что без меня им скучно не будет. Остаться на несколько минут наедине с собой – мне это тоже пойдет на пользу. Я по-прежнему нахожусь под давлением, хотя внутреннее напряжение постепенно ослабевает. И мое сердце меня поддерживает.
