Возможно, это прозвучит странно, но умирающее сердце для меня ближе, нежели пациент. С этим сердцем у меня был контакт. С этим сердцем я познакомился. Его лицо более четко стоит у меня перед глазами, чем лицо человека, с которым я, возможно, перед операцией вообще не разговаривал или переговорил очень быстро, потому что это был экстренный случай. Я этого человека не знал. Но к его сердцу я приблизился, проник в его самые глубокие полости. И с его сердцем я также прощаюсь – в определенном смысле как проигравший, поскольку битву против смерти я проиграл. Чаще всего в таких случаях я сам зашиваю грудную клетку, а не оставляю это своему ассистенту. Это моя последняя услуга погибшему пациенту. В операционном блоке царит особое настроение. Иногда здесь тишина, иногда кто-то рассказывает анекдот или обсуждает футбольный матч или же все начинают преувеличенно суетиться. Нам больше нечего противопоставить смерти, приходится лишь пережить этот момент, и каждый делает это на свой манер.
Разумеется, возраст умершего тоже имеет значение. Смириться со смертью молодого человека или даже ребенка гораздо труднее. Я помню одного отца семейства. Ему было слегка за тридцать, и он несколько недель парил в реанимации между жизнью и смертью. Мы принимали его судьбу близко к сердцу, в первую очередь, из-за его троих детей, которые по воскресеньям приходили с матерью его навестить. Как будто они лишний раз хотели подчеркнуть команде врачей, для чего стоит так рьяно сражаться за его жизнь. Теплым августовским вечером мы поняли, что до завтрашнего дня он не дотянет, и вызвали его супругу. Она видела на мониторе, как сердце ее мужа бьется все медленнее. И хотя она была к этому готова, никак не могла его отпустить, барабанила кулаками по его груди и кричала: «Ты не можешь умереть! Ты не можешь оставить меня одну!»
Смотреть на это было невыносимо. Я взглянул на окно, которое было слегка приоткрыто, и стал надеяться, что остальные пациенты не услышат криков этой женщины. На подоконнике лежал мешок с жидкостью для диализа, он весил около 3 кг. Сердце умирающего билось все медленнее и медленнее. «Ты не можешь уйти! Не можешь! Останься со мной!»
Последний удар – и тишина. В комнату ворвался порыв ветра, окно отворилось настежь, пакет с жидкостью слетел с подоконника и с хлопком шмякнулся на пол. Образовалась лужа. Я переглянулся с санитаром. Мы подумали об одном и том же.
Мертвец с бьющимся сердцем
Ничто не длится вечно, а удар сердца – всего мгновение. Множество мгновений складываются в жизнь. Большинство людей полагают, что, если их сердце перестанет биться, они умрут. Сегодня мы знаем, что это не совсем так. Возможно, у них наступит лишь клиническая смерть. Это тот случай, когда остановка сердца не является окончательной, и реанимационные действия оказываются весьма эффективны. Если этого не происходит, то через 5–10 минут все органы начинают отмирать.
Только мозг может погибнуть и в одиночку – в ходе тяжелых заболеваний или несчастных случаев, например при кровотечениях или воспалении мозговой оболочки. Сердце еще бьется, и остальные органы живут. Такой пациент больше не может самостоятельно дышать, и ему требуется специальный аппарат [114, 115]. В подобных случаях врачи говорят о смерти мозга. Это самый младший член в хороводе смерти, известный современной медицине. В 1968 году его впервые определили как окончательный и необратимый конец деятельности всего мозга. После смерти мозга врачам дозволяется констатировать смерть человека и при наличии согласия изымать органы умершего вместе с бьющимся сердцем. Однако можно прожить и 20 лет с мертвым мозгом, будучи подключенным к аппарату жизнеобеспечения [114].
Несколько лет назад возникла шумиха вокруг дела 13-летней Джахи Макмат. После операции по удалению миндалин возникли осложнения, сердце остановилось, и ее реанимировали в течение 2,5 часов. Сердце стабилизировалось, а вот мозг утратил некоторые функции. У нее констатировали смерть мозга, а родственникам посоветовали разрешить изъятие органов. Ее кожа была теплой и розовой, а лицо – расслабленным. У нее собирались изъять сердце, легкие, печень, почки, поджелудочную железу и кишечник. После этого ее отключили бы от аппарата дыхания. Но родственники воспротивились. Пока сердце девочки билось, они считали Джахи живой. Последовал растянувшийся на несколько лет правовой спор о том, является девочка мертвой или лишь считается таковой. Через 4 года после операции Джахи скончалась от внутренних кровотечений [116].
Смерть мозга – это определение, и когда это определение применяется к человеку, он получает билет на тот свет. Его объявляют умершим, даже если все его органы – за исключением мозга – продолжают жить, а сердце бьется. В таком случае органы можно изъять для трансплантации. За этим стоит непреодолимое желание врачей-мечтателей спасать человеческие жизни. Хирурги-трансплантологи изымают органы и ткани у пациента со смертью мозга и пересаживают их другим людям. Это прекрасно, и я это всецело поддерживаю. Однако, с моей точки зрения, проблематичным является утверждение, что люди с живыми сердцами, ставшие донорами органов, являются умершими. Недавно одна женщина в Германии родила здорового ребенка спустя 2 дня после того, как у нее была констатировала смерть мозга вследствие воспаления мозговой оболочки [117]. Ее сердце продолжало биться, а мозг больше не работал. По моему мнению, врачи поступили правильно, позволив ребенку появиться на свет, а матери затем – умереть. Однако современная медицина задает нам новые вопросы: когда умерший действительно умерший? Могут ли мертвые рождать детей? И что сам человек думает о донорстве органов – зеленый свет или красный? Готовы ли вы похоронить своего родственника, если его мозг умер, а сердце бьется? Или сжечь его «тело»? Этот вопрос очень жесткий и болезненный, однако он показывает, сколько замешательства заключено в диагнозе «смерть мозга» [118]. Никто не хочет, чтобы его объявляли мертвым, пока он жив.
Перенести смерть из сердца в мозг – бессердечная утопия. И я считаю, что люди во всем мире это чувствуют. Как важно было бы заявить: я с удовольствием отдам свои органы, если мой мозг перестанет работать и будет ясно, что он никогда не восстановится. Я отдам свои органы, роговую оболочку глаза и все остальное добровольно и с радостью тому, кому они требуются и кто благодаря им повысит качество своей жизни. Но я делаю это не как мертвец, а как живой. Это мой последний добрый поступок в жизни, а не первый хороший поступок в качестве мертвого. Мое время вышло. Это было бы жизнеутверждающее, четкое решение. По этой причине у меня имеется удостоверение донора органов. Это решение я принял в ясном уме, и если мне суждено стать донором органов, то я бы хотел после изъятия органов умереть в этом сознании. Однако каким будет это сознание, если мое сердце бьется, а мозг отключился? По мнению немецкого фонда трансплантации органов, в общем наркозе необходимости нет, поскольку он действует преимущественно на мозг, а он в данном случае уже не функционирует, и человек не испытывает боли [119]. Кроме того, перед операцией по трансплантации органа пациента объявят умершим, даже если его сердце все еще бьется. Для того чтобы все так и осталось, применяется весь спектр интенсивной медицинской терапии (включая нейромедиаторы допамин и норадреналин, которые также оказывают влияние и на сердце), чтобы поддерживать в трупе жизнь. Не знаю, что вы чувствуете, читая эти строки, но мне это кажется до жути чудным. Если я когда-нибудь стану донором органов, мне бы очень хотелось получить перед их изъятием самую что ни на есть эффективную анестезию.
