Есть дети, которые родились без головного мозга, выжили и в определенном смысле являются ра-зумными. В прошлом таких детей использовали для донорства органов, а новорожденных оперировали без должной анестезии под предлогом того, что у них нет сознания, что они еще не настоящие люди [2, 120]. Такая чудовищная жестокость демонстрирует, на что способен человек, если руководствуется исключительно доводами разума. Если опирается только на факты, которые он может овеществлять и измерять. Как хирург, я именно свободу от боли считаю одним из величайших достижений медицины.
Кому выгодно отождествлять смерть мозга со смертью всего человека? Некоторые священнослужители, врачи и политики как будто полагают, что, если они правдоподобно уговорят будущих доноров в некоей смерти мозга, им будет легче отдать свои органы. Я считаю, что все как раз наоборот. Куда правильнее было бы называть смерть мозга остановкой мозга или его отказом. В таком случае следовало бы отдать свои органы, а затем получить разрешение умереть. Когда именно наступила смерть мозга и какие детальные исследования нужно провести, об этом в разных странах существуют кардинально разные представления [121, 122]. Это можно сравнить с вопросом: «Когда начинается жизнь?» Если смерть – это смерть мозга, значит, жизнь начинается с «рождением» мозга, а в какой именно момент это происходит? Когда мозг достиг пика своего развития или когда он только начинает расти? С первыми клетками мозга, появляющимися на 25-й день после зачатия, или незадолго до рождения на 36-й неделе беременности? [123].
Современная медицина не знает всей правды ни о начале жизни, ни о ее конце. Существуют самые противоречивые взгляды с научной, религиозной и философской точки зрения. Однако, когда переход совершен, когда смерть наступила безвозвратно и все органы завершили свою прижизненную службу, врачи могут установить это с большой точностью и очень легко. На теле появляются трупные пятна, оно коченеет, а затем начинается и процесс разложения. Это верные признаки смерти, на которые сегодня при осмотре тела опирается любой врач. Но так было не всегда, и многие люди в прежние времена боялись, что их похоронят заживо, что они будут только казаться мертвыми. Такое, например, могло произойти при глубокой потере сознания или вследствие отравления, когда пульс слабеет настолько, что его невозможно прощупать. Недостаток веры в компетентность медицины в отношении подобных экзистенциальных вопросов с тех пор очень велик. Снова и снова те, кого считали умершим, выходили из своего сна, обморока, комы. Мысль о том, что их погребут заживо, и сегодня является для некоторых людей невыносимой. В своей книге «Моя жизнь с мертвецами» Альфред Рипертингер рассказывает об одном шокирующем методе преодолеть этот страх, и он до сих пор применяется в Вене, городе с болезненным шармом. Это укол в сердце [124]. В мертвое сердце наносится удар, чтобы людям, которые при жизни страдали от страха ошибочно быть принятыми за мертвого, дать окончательную уверенность, о которой они просили в своем завещании. Для этого удара в сердце, не считающимся убийством, предусмотрен специальный обоюдоострый нож, около 20 см в длину. Основываясь на своем опыте многочисленных травм от удара ножом в сердце и ударов, которые не попали точно в цель, я готов утверждать, что и метод «удар ножом» не дает 100 % гарантии. Однако даже сам Артур Шницлер (1862–1931), не только известный австрийский писатель и драматург, но и врач, имеющий степень в медицине, воспользовался этой услугой. Но писателям приписывают преизбыток фантазии, и, возможно, ближе к смерти он был в большей степени поэтом, нежели врачом.
Сердце во взгляде
Когда я вошел в дом своих родителей, испытал огромное облегчение, застав своего отца в сознании; у него даже оказалось достаточно сил, чтобы сердечно меня поприветствовать. Мама и живущие по соседству сестры заботились о нем с большой нежностью. Я хотел их всех поддержать и просто побыть с ними. А на случай, если у меня появится свободное время, прихватил с собой немного работы. Так, в чемодане лежала научная статья из журнала Nature Neuroscience, восхитившая меня уже во время первого прочтения. Путем сложного опыта было доказано, что в мозг поступают сигналы из сердца [125]. Разумеется, меня эта тема горячо интересовала, и я надеялся при случае заняться макетом, для чего предстояло погрузиться еще глубже в вообще-то чуждую для меня научную область – нейробиологию. Прошло несколько дней, наполненных суетой и общением с семьей, а я эту статью так и не достал. Папе стало немного лучше, и создавалось впечатление, что через пару недель он отпразднует свой восьмидесятый день рождения.
Я решил воспользоваться тем, что нахожусь вблизи горного перевала Бреннер, и предпринять на второй неделе своего отпуска поездку в Италию. Генуя, Портофино и, разумеется, Флоренция, где я долго ждал, чтобы меня, одного из многих тысяч ежедневных посетителей, пустили в галерею Уффици. И там стояла она, знаменитейшая скульптура в истории искусства, «Давид» Микеланджело. Она оказалась намного больше, чем я предполагал, хотя и знал, что «Давид» выше пяти метров. Разумеется, он произвел на меня впечатление, однако куда более интересными показались мне многочисленные незаконченные скульптуры Микеланджело. По ним было видно, как он работал и как из обычного камня получалась фигура. Они напоминали мне чудесный силуэт британского художника Роба Райана, сложившего из бумаги следующие слова: «Я думал это своей головой, я чувствовал это своим сердцем, но сделал я это своими руками» [126]. Мне подумалось, что в своих поисках всего сердца целиком я действую в обратном порядке.
Я бы с радостью остался в Уффици и дольше, но напор посетителей был так велик, что меня проносили мимо шедевров, будто я стоял на ленте транспортера, и вот я уже оказался у выхода. Там «Давид» в изобилии присутствовал в бесчисленных сувенирных лавках. Не удостоив их ни одним взглядом, я протиснулся сквозь толпу, резко остановился, обернулся и снова побежал к копии головы Давида. Нет, я не ошибся. У него зрачки в форме сердца! И это несмотря на то, что «Давид» абсолютно натуралистичен, с идеальной фигурой и идеальными пропорциями. Почему же гений Микеланджело отошел от стандартов в центре зрения, в зрачках?
Сердцем видно лучше
Тем вечером я углубился в чтение статьи из журнала Nature Neuroscience, и у меня возникло ощущение, что на место упал еще один камень моего сердечного паззла; не тот, который швырял меж глаз Голиафу Давид, однако он был как-то связан с моим внезапным озарением. Маленькому Давиду, противостоящему великану, нужно было иметь сердце льва и не дрожать от страха пред лицом такой мощи. Отвага и любовь делают человека бесстрашным, а сердце с синтезом адреналина и окситоцина воплощает оба этих качества. Однако одного этого недостаточно. Юноше-пастуху также потребовалось острое зрение, чтобы с большой меткостью попасть в великана, значительно превосходившего его размерами. Нужно было сразу попасть в яблочко, ведь у него был лишь один шанс. И он попал точно в цель, потому что когда мозг прислушивается к сердцу, зрение становится более острым – это следовало из статьи, которую я так долго таскал с собой. И вот настал идеальный момент, чтобы ее постичь – мозгом и сердцем.
