– Ты – моряк, Джон, и тебе известно, что это означает. Койка моряка – священна. К ней ты не притронешься.
– Есть, капитан, – криво усмехнулся он и приложил к сердцу правую ладонь.
Среди моряков слово кое-что да значит, ведь в море люди зависят друг от друга и в горе, и в радости. Конечно, ему это было непросто, но он справился. А вот наш грот – нет: он обтрепался, и его пришлось зашивать. Это была работа для специалиста, то есть меня. Джон по-товарищески мне ассистировал.
Через два дня Гаральд, который вообще-то не отличался словоохотливостью, сделал мне комплимент, который меня очень обрадовал.
– Я безумно рад, что ты здесь, на борту, док. Если бы среди нас не оказалось судового врача, все сейчас было бы вовсе не так хорошо. А как ты сшил парус – от кутюр!
Ну да, как же. Если сравнить эти швы с моими тончайшими швами в операционной, то эта работа вышла на скорую руку и выглядела грязной. Гаральд был опытным шкипером и хорошо разбирался в людях. Но назвать меня судовым врачом? Меня это слегка позабавило, поскольку я потому и рвался на корабль, чтобы отдалиться от своего амплуа врача. Но это определение глубоко засело во мне. Судовой врач… В этом что-то было, учитывая то, как сильно я любил море. И свои знания о подводном плавании я тоже хотел бы углубить.
Волны
По ночам я сидел на палубе один, надо мной мерцало гигантское звездное небо. Я снова и снова смотрел вверх и искал нашу путеводную звезду. Ту, которая указывала нам путь среди 6000 других звезд, которые мы могли различить невооруженным глазом. Существует 100 млрд галактик, и столько же – приблизительное количество клеток мозга у человека. Что это – совпадение или мозг – это тоже Вселенная с бесконечными возможностями и пространствами? Ночью в бескрайности моря мои мысли обрели свободу, а вопросы – размах. Какой же я маленький и хрупкий. Бескрайняя водная гладь. Бескрайние глубина и ширина, бесконечные волны, синева и небо. Я чувствовал себя защищенным в этой бесконечности, в объятиях ветра. Мы полностью зависели от него, ветер был единственной движущей силой, которая могла привести нас домой. Дизельные баки парусных яхт такого размера очень малы и предназначены лишь для коротких отрезков пути, а не для того, чтобы пересечь весь океан, преодолев многие тысячи морских миль. Со временем я научился слышать, с какой стороны дует ветер и правильно ли стоят паруса. Я мог его слышать, потому что Земля, как и сердце, покоится на воздушной подушке. Звуки – это воздушные волны, без которых я бы не воспринимал ни шум мощных атлантических волн, ударявшихся о борт, ни сердцебиения своих пациентов.
Без компаса и штурмана мы бы пропали, точно так же, как без мозга или без сердца. Оно колеблется внутри нас, как стрелка компаса и, если мы к нему прислушиваемся, верно и надежно ведет нас по жизни – с ветерком. По ветру можно идти многими разными курсами, с волнами, со звездами. Здесь у сердца огромная свобода выбора. Но идти под парусом против ветра не получится. Было бы очень глупо пытаться это сделать. Так вы никуда не дойдете. Как Одиссей, человек, который всю жизнь искал дорогу домой.
Вырывая себя из подобных мыслей, я скрупулезно проверял курс, который должен был доставить нас на ту сторону Атлантики. Иногда приходила волна, и соленые капли летели мне в лицо. Я слизывал их с губ и впитывал в себя. Содержание соли в океане почти такое же, как в нашей крови. Мы все вышли из моря, и это море и эти волны находили во мне большой отклик. Я. Крошечный, как капля воды. Где я хочу бросить якорь? Кто я такой? Я – капля воды. Каковая моя задача в жизни?
Для меня сознание – это конденсированная капля воды. В одной точке царят определенные физические условия, и вдруг на листочке дерева или на оконном стекле повисает капля. Влажность воздуха, как правило, определить нельзя. Только когда воздух конденсируется, мы замечаем эту каплю. Подобным образом из космических элементов в ходе биологического создания конденсируется наша жизнь. Мы – видимая капля в океане бытия. Я – капля, которая движется и внутри которой пульсирует сердце. Когда-нибудь каждая капля найдет путь обратно в море. И в какой-то момент в Атлантическом океане во мне забилось новое маленькое сердце… сердце судового врача.
На Азорских островах мое плавание завершилось, потому что я уже израсходовал весь свой отпуск. Я бы с огромным удовольствием продолжал плыть под парусами. Но это не в моем духе. Меня ждали коллеги, и я ни в коем случае бы их не подвел. Кроме того, я прибыл к пункту назначения. Не в южную часть Испании, как планировалось, а в гораздо более важное место – к самому себе. Теперь я знал, куда зовет меня сердце. И что мое время в клинике подошло к концу. Я планировал туда вернуться, но уже не для того, чтобы постоянно работать кардиохирургом. Я созрел для работы со всем сердцем целиком, как понимал это Франц Верфель, когда вкладывал свою мысль в уста главного героя романа «Сорок дней Муса-Дага»: «Есть два вида сердца. Телесное сердце и сокровенное, неземное сердце, которое его облегает, как аромат окутывает розу. Это второе сердце связывает нас с Богом и людьми». [178].
Новый фарватер
Прошло еще некоторое время, прежде чем я получил возможность настроить новые фарватеры. Все изменилось с того самого момента, как я понял, что хочу сменить сферу деятельности. С тех пор меня больше не заботило, что будут думать обо мне окружающие, свое решение я принял сердцем и разумом, оно было зрелым и взвешенным.
В своей команде в операционном блоке я еще сильнее подчеркивал, как важно относиться к пациентам с уважением, даже если они нас не видят и не слышат. Я чувствовал себя стражником этого помещения, медитативная тишина в операционной всегда напоминала тишину храма, а теперь я взял на себя ответственность и за вибрации, колебания, а не только за маятниковую пилу. Я заметил, что моя внутренняя установка отразилась и на бригаде. Командная работа в операционной еще никогда не складывалась так чудесно, как в эти последние месяцы. Я никому не рассказывал о своем решении, я все еще пребывал в фазе поисков, предстояло многое обдумать. Однажды я прочитал о кардиохирурге из Швейцарии, который в возрасте 55 лет, на взлете карьеры, осуществил детскую мечту и переучился на дальнобойщика. В интервью одной медицинской газете он признался: «Я не хотел оперировать слишком долго: в этом нет ничего хорошего ни для врача, ни для пациента. Именно в хирургии врачам стоит отложить скальпель с сторону в возрасте 50–56 лет» [179]. Я тоже считаю, что это самый подходящий возраст, чтобы последовать за навигатором забытого сердца.
Получить дополнительное образование, чтобы стать судовым врачом, не составило труда. Но в моей груди билось второе сердце, и оно желало быть услышанным. Слишком давно я вынашивал в себе концепцию сердечной терапии, которая бы охватывала все сердце целиком. Данный подход я мог применить лишь в собственной практике, предоставляющей услуги по целостной и оперативной кардиохирургии. Я хотел и дальше быть хирургом, но только играть на всей клавиатуре кардиотерапии. А прежде всего я хотел не торопиться и каждый раз узнавать, каковы истинные причины сердечных недугов моих пациентов. Причины, которые на первый взгляд не видны. Я был уверен, что в таком случае в некоторых инвазивных методах отпала бы необходимость. Цена, которую мне предстояло заплатить за это изменение, заключалась в том, что я как свободный кардиохирург, вероятно, перестал бы браться за определенные операции, такие как имплантация искусственного сердца, что было моей специальностью. Эти последние месяцы в клинике стали для меня в некоторым смысле прощанием. Я начал наслаждаться временем, проведенным в операционном блоке, так, как наслаждался, когда был молодым ординатором и все было для меня в новинку.
