Хотя в общем и целом люди созданы по одному и тому же чертежу, они вырастают и превращаются в разные растения. Как исключительно редко встречаются два одинаковых лица, так же и наша внутренняя жизнь построена в высшей степени по индивидуальному образцу. Я действую с большой осторожностью, ведь область вокруг аорты, так сказать, заминирована. Одно необдуманное движение, и она может рухнуть, и в результате мы превратим в опасную для жизни ситуацию, которую в данный момент нам худо-бедно удается контролировать.
Примерно при 26° сердце пациента начинает мерцать. Это стало бы причиной смерти у людей с переохлаждением, которые свалились в расщелину между ледниками или барахтаются в ледяном море. В нашем случае эта реакция вызвана намеренно. Поскольку мой взгляд прикован к аорте, а поле моего зрения сильно ограничено очками, стекла которых увеличивают в 2,5 раза, я получаю всю информацию от перфузиолога, не спускающего глаз с мониторов.
– Сердце мерцает.
Я перевожу фокус и теперь вижу это сам. Хоть данная ситуация была вызвана специально, мерцающее сердце – жалкое зрелище. С тех пор, как несколько десятилетий назад мне разрешили присутствовать на первых операциях на сердце, мне каждый раз больно смотреть на то, как это происходит. Эта картина неизменно вызывает сочувствие и жалость и напоминает последние содрогания умирающего существа. Разумеется, я знаю, что сердце – не живое существо, но в каком-то плане оно все-таки им является. Оно похоже на птицу, которая разбилась об оконное стекло и теперь, судорожно подергиваясь, доживает свои последние минуты. Несравненная эстетика движения сердца и его природная мощь отступают. Однако в рамках данной операции остановка сердца является неизбежной, и в конечном итоге именно она приводит к успеху. Мне протягивают большой зажим, и я с особой тщательностью накладываю этот почти 25-сантиметровый инструмент на аорту. Я закрываю ее миллиметр за миллиметром, пока едва уловимый щелчок не подсказывает, что она зафиксирована. У каждой колбаски два конца. Зажим находится в центре колбаски. Та сторона, к которой примыкает сердце, больше не снабжается кровью. Включая сердце.
С этого момента наша работа против времени становится еще более ожесточенной. Даже при таких низких температурах интервал, в котором сердце больше не снабжается кровью, не должен превышать 90 минут, иначе сердечная мышца повредится. Скальпелем я вскрываю расположенную рядом с сердцем аорту и впервые заглядываю внутрь нее. Когда-то гладкая, как кожа младенца, поверхность внутреннего слоя стенки теперь неровная, как застывшее картофельное поле. Известковые отложения высотой почти сантиметр вспахивают самую важную артерию. Разрыв хорошо заметен. Самый внутренний слой, эндотелий, в этом месте провисает, как старые обои в доме, требующем ремонта. Мы накладываем поддерживающие швы, поскольку важно сохранить обзор и иметь возможность заглянуть в каждый уголок. Разрыв заканчивается в полутора сантиметрах над коронарной артерией, клапан аорты тоже не затронут. Можно сказать, пациенту повезло. Но продолжит ли сердце служить ему верой и правдой? С помощью специальных игл мы загоняем в коронарные сосуды смесь из крови и калия. Сердце перестает мерцать и дергаться. Наступает желанная остановка: в таком состоянии ему требуется наименьшее количество энергии и кислорода. Ни того, ни другого в данный момент нет. Сердцу предстоит задержать дыхание и перетерпеть.
Достаточно будет пришить к одному концу колбаски новую трубку. Я отмеряю нужный размер трубного протеза. Ткань, в которую предстоит вшить протез, хрупкая, как мокрая туалетная бумага, и вначале для ее усиления я пришиваю по кругу войлочные кольца. Я помню, как такого рода шитьем занималась моя мама. В детстве ей приходилось постоянно пришивать к моим штанам заплатки из плотной ткани, чтобы они продержались хоть какое-то время. Неплотные швы приводят к самым жутким осложнениям. Но действительно ли все плотно – это я узнаю лишь спустя много часов, по окончании операции. Зашивая, я осторожен и сосредоточен как никогда. Любой слишком короткий стежок, любое слишком большое расстояние от одного укола иголкой до другого может привести к разрыву и течи. Шов удается, и мы приближаемся к эпицентру операции. Температура тела пациента составляет 18°. Его голову мы завернули в лед, чтобы защитить мозг.
– Голову ниже, отсасыватель приготовить, машину остановить, – говорю я.
На этот раз я и правда использую командный тон. У пациента отсутствует кровообращение, но роторные насосы аппарата жизнеобеспечения не работают. Чтобы воздух не проник в сосуды головы, ее опускают. Это состояние можно описать как клиническую смерть. Теперь все должно получиться, нельзя терять ни минуты, а лучше и не секунды. Полная остановка кровообращения не должна длиться дольше 45 минут, иначе мозг получит повреждения. Данная операционная техника возможна лишь потому, что потребность мозга в кислороде при температуре тела 18° весьма незначительна. Поэтому некоторые жертвы несчастных случаев выживают даже в ледяной воде. Из-за сильного переохлаждения их мозг не отмирает, и сердце может продолжать свою работу.
Я открываю зажим и заглядываю в ту часть аорты, которая ведет к мозгу – другому концу колбаски. Заглянуть в человека еще глубже вряд ли возможно. В помещении очень тихо. Когда во время других операций я смотрю на обездвиженное сердце, у пациента, как правило, еще имеется кровообращение. У этого больного кровообращения нет. Его связь с жизнью – надеюсь, лишь временно – прервана. Команда врачей и пациент идут в никуда по тропе между жизнью и смертью.
Мы кропотливо изучаем аорту изнутри и ее ответвления в артерии мозга, одну из важнейших узловых точек сосудистой системы человека: 30 % объема крови сердце доверяет мозгу, хотя вес мозга составляет лишь 2 % от массы тела. Без этой дотации энергии из сердца наш высокопроизводительный компьютер и серверная непременно бы сломался. В нормальных условиях мозг постоянно сообщает сердцу, сколько крови и кислорода ему нужно, и возможности сердца как насоса играют существенную роль в поддержании этого особого мозгового кровообращения [10]. Даже когда с ним не все в порядке, в состоянии шока и при значительных повреждениях сердце до последнего старается поддерживать кровообращение и готово делать это за счет кожи или других органов. Если и существует на свете самоотверженная любовь, то это очень на нее похоже.
К счастью, дуга аорты выглядит лучше, чем я предполагал. Других разрывов на ней не видно. Значит, восстанавливать и имплантировать связующие звенья с мозгом отдельно не придется. Я удаляю пораженную ткань аорты, заходя так далеко, как только могу, а остальную часть укрепляю войлочными полосками. Я несколько раз тщательно замеряю и отрезаю кончик протеза там, где нужно. Он ни в коем случае не должен оказаться слишком коротким, но и не должен изгибаться. Снова накладываются войлочные полоски, и протез теперь с высочайшей осторожностью пришивается со стороны головы. Чтобы еще лучше защитить мозг, в него параллельно через специальные иглы закачивается насыщенная кислородом кровь. Перед тем, как наложить последний шов, из всей системы нужно тщательнейшим образом откачать воздух, чтобы исключить повреждение сердца и мозга воздушными карманами.
Параллельно медленно запускается аппарат жизнеобеспечения и открывается зажим аорты. Этот момент решающий: сейчас станет ясно, плотные ли швы или же имеются грубые подтеки. На данный момент операционного вмешательства кровь пациента сильно испорчена. Теперь эта субстанция напоминает воду из-под крана, она совсем не свертывается, капает и подтекает со всех концов. Остается надеяться, что с запуском процесса свертываемости кровь почувствует себя лучше. Но на это может потребоваться время.
