Сегодня дежурит другой мужчина, но не менее представительный, чем предыдущий.
- Да, меня предупредили, - кивает он.
Поднимаюсь на лифте и захожу в квартиру. Если не отвлекаться и делать все быстро, есть шанс с Греховцевым не встретиться. Поэтому, не теряя времени, раздеваюсь и сразу заглядываю в ванную комнату. Там, на полу обнаруживается ящик с моющими средствами.
Интересно, а раньше как в квартире порядок поддерживался? Предыдущая домработница со своим приходила? Как-то странно…
Надеваю перчатки, развожу моющее средство в воде и, взяв тряпочку, выхожу в прихожую.
- Ты кто такая? – застает меня врасплох.
От неожиданности я подскакиваю на месте и едва не расплескиваю мыльную воду.
В дверях спальни Германа стоит заспанная девушка в мужской футболке и с рассыпанными по плечам длинными светлыми волосами.
- Я?.. – теряюсь с ответом, - эмм… я…
- Горничная? – подсказывает она.
- Да… горничная. Герман должен был предупредить.
- Герман Дмитриевич, девочка, - ледяным тоном проговаривает девушка, - не забывайся.
Заглушив волну зародившейся в груди ярости, прохожу мимо нее и скрываюсь в гостиной. Остервенело полируя поверхности тряпкой, решаю сегодня же уволиться.
Пошел он к черту со своей помощью! Чем работать у него лучше, чем в баре? Там мыла и здесь мою. Там унижали, и здесь - не лучше.
Прислушиваясь к звукам, доносящимся из квартиры, ловлю себя на том, что вид девицы в его футболке пробуждает что-то нехорошее внутри. Доставляющее реальный дискомфорт. Паршивое чувство.
Немного подумав, решаю, что это зависть.
Боже… это правда…
Закусываю губы и тру тряпкой еще усерднее.
Я завидую этой блондинке. Потому, что она носит его футболку, потому что она ходит по его квартире, как хозяйка, а не как горничная. Потому что она ему ровня.
Пока я работаю в гостиной, блондинка принимает душ. Выходит через полчаса с тюрбаном из полотенца на голове и все в той же футболке. Тихо напевая себе под нос, проплывает мимо меня, берет что-то в шкафу и останавливается над моей головой.
- Я вижу пыль.
- Где? – спрашиваю я, прослеживая за ее взглядом.
- Вон там на верхней полке, - указывает пальцем на шкаф у окна.
- Я там еще не мыла.
- Медленно работаешь, - выносит девушка вердикт и уходит, оставляя после себя запах мужского геля для душа.
Сучка.
Она торчит в квартире еще с полчаса, пьет кофе и, смерив меня строгим взглядом, наконец, избавляет от своего общества.
Только после этого я решаюсь зайти в спальню Германа. Там ведь тоже убрать надо.
Постель разобрана, шторы задернуты, а воздухе витает какой-то терпкий запах. Наверное так пахнет то, чем они здесь занимались.
Утихшее на грудиной свербение возвращается и приносит с собой обиду. Морщу нос и прикрываю его ладошкой в перчатке. Это не зависть, это – ревность.
Моя женская сущность эгоистично хочет Греховцева себе.
И плевать ей, что он брезгует мной.
Всхлипнув, встряхиваю головой и решительно распахиваю шторы. Застилаю кровать, делаю влажную уборку и пылесошу.
Примерно через два часа я заканчиваю. Еще раз обхожу всю квартиру, что проверить результат своей работы и только после этого ухожу домой.
На часах время обеда, поэтому перед возвращением в общежитие решаю зайти в супермаркет за чем-нибудь съестным.
Не торопясь, гуляю вдоль прилавков. Кладу в корзинку молоко, сырок, свежий батон и… о, мать моя женщина… упаковку сосисок.
Я больше не нищенка.
Выкладываю все на кассе и, пробежавшись глазами по стойке, добавляю к покупкам шоколадку.
Выхожу на улицу и слышу, как звонит в кармане куртки телефон.
На экране номер тети Люды. Нашей соседки в деревне. Первая мысль – дед снова во что-то вляпался.
- Здрасти, Теть Люд! – отвечаю настороженно.
- Рая! Ой, Рая… чего случилось-то! – плачет в трубку.
- Что?
- Рая, дед-то твой того… помер!..
- Как помер?! - шепчу одними губами, чувствуя внутри все обрывается.
- Вот так! Два дня уж…
- Как два дня?..
- Два дня он не выходил из дома, а сегодня Захарыч к нему с бутылкой пошел, а он там… мертвый.
- Боже…
Я еле стою. Ноги становятся ватными, в руках слабость.
- Приезжай хоронить, - проникает в затуманенное сознание голос тети Люды.
Глава 10.
Билет на автобус мне удается взять только на утро следующего дня. Я не спала всю ночь, и теперь у меня нещадно болит голова. Нет, не плакала, не получилось выдавить ни слезинки. Просто, глядя в потолок, всю ночь думала, смогу ли я достойно проводить деда в последний путь.
Прибыв в семь часов на вокзал, в банкомате снимаю с карты все деньги и добавляю их к наличке. Не густо. Даже мне понятно, что нормальные похороны обойдутся раз в пять дороже.
Но я все же надеюсь на посильную помощь соседей и поселковой администрации.
Спустя три часа, автобус, раскачиваясь из стороны в сторону из-за разбитой дороги, въезжает в деревню. На автостанции меня уже ждет тот самый Захарыч. Его старую красную Ниву вижу издалека.
- Вот ведь, Райка, - вздыхает усатый мужичок, - помер наш Петрович.
Я судорожно затягиваюсь морозным воздухом и с трудом открыв дверцу, сажусь на пассажирское сидение.
- От чего умер? Известно уже?
- Да кто его знает! Мы тогда с ним выпили… немного…
Немного? Серьезно? Обычно они так напивались, что Егор Захарович засыпал, сидя на стуле, и спал так до утра или до тех пор, пока не упадет на пол.
- Он говорит, ты иди, Захарыч, я спать буду… Ну, я домой пошел, а он прямо в тулупе на диван завалился. На этом диване-то я его через два дня и нашел…
Какой ужас! Бедный дед. Как бы я его не ненавидела, смерти никогда не желала. Тем более, такой.
- Сердце, наверное, - продолжает рассуждать Захарыч, - или печень, он в последнее время жаловался.
- Где он сейчас? Его увезли?
При мысли о том, что он все так же лежит на диване, у меня мороз по коже идет. Я очень боюсь покойников.
- Забрали, ага… Участковый приезжал, вызвал кого-то, они его в райцентр в морг забрали.
- Как его оттуда забрать, чтобы похоронить?
Я в этом ничего не понимаю. Когда умерла мама, мне почти семнадцать было, но я ничего не помню. Ревела несколько дней, а кто похороны организовывал, даже не задумывалась.
