Устав копаться в куче слипшихся, как разваренные макароны, мыслей, снимаю верхнюю одежду и тоже достаю себе из шкафа большое белое полотенце.
Зарывшись в него лицом, блаженно вдыхаю запах свежести. Привычка с детства – всегда все нюхать.
Оглядевшись вокруг, ступаю в мягкий ворс ковра. Ооо, такой кайф для моих уставших ног. Медленно обхожу номер по периметру, выглядываю в окно, пробую на ощупь текстурную штукатурку стен, проверяю на мягкость матрас кровати.
По моим меркам – шикарно. Не знала, что в таком захолустье есть подобные места.
Звук льющейся воды за тонкой перегородкой прекращается, и через минуту из душа выходит Герман. В боксерах, на ходу вытирающий голову полотенцем.
Онемев от шока, резко отворачиваюсь к стене. Лицо обжигает жаром.
- Мыться пойдешь? – спрашивает он, откидывая с кровати покрывало.
- Да, - сиплю еле слышно, стараясь не смотреть в его сторону.
- Иди.
Старательно отводя взгляд, добираюсь до заветной двери и юркаю внутрь. Вешаю полотенце на крючок и, прислонив руки к пылающим щекам, смотрю на себя в зеркало.
Я не верю, что все это реальность. Мне снится затяжной странный сон, который никому нельзя рассказывать. Иначе сдадут в психушку.
Закрывшись изнутри, раздеваюсь и встаю в душевую кабину. Моюсь быстро, но очень тщательно. Как перед медосмотром.
Дура, да? Но я собираюсь спать рядом с Греховцевым. Не хочу увидеть, как он брезгливо морщит нос.
Голову решаю не мыть. Иначе моя шевелюра просохнет в лучшем случае к утру. Вместо этого расчесываю волосы и собираю их в неплотную косу. Чищу зубы, надеваю предусмотрительно взятый с собой спальный комплект из майки и шорт, и, накинув на плечи полотенце, выскальзываю из душа.
Свет в номере выключен. Греховцев уже лежит на кровати поверх одеяла и смотрит в экран телефона. Я, переминаясь с ноги на ногу, нерешительно жду от него хоть слова, но, так и не дождавшись, кладу полотенце в кресло и подхожу к своему месту.
Быстро, пока ему не пришло в голову рассматривать меня, поправляю подушку и ныряю под одеяло.
- Спокойной ночи, - обращаюсь к нему через плечо.
- Спи давай.
- Угу…
Как же, уснешь тут. Присутствие полуголого Греховцева в одной со мной кровати, в критической от меня близости, не располагает к безмятежному сну.
Устав лежать на одном боку, я переворачиваюсь на спину. Скосив взгляд, незаметно его разглядываю. Подсвеченный светом экрана телефона ровный профиль, красивый изгиб губ, шею с выступающим кадыком и грудь с развитыми мышцами.
Ниже смотреть я не осмеливаюсь. Не дай Бог, увидит.
- Почему не спишь? – тихо спрашивает Герман, продолжая пялиться в телефон.
- Немного волнуюсь…
- Я помогу все организовать.
- Спасибо, - осмелев, поворачиваюсь на бок к нему лицом, - можно вопрос?
- Какой?
- У тебя есть бабушки и дедушки?
- Есть.
- Они тебя, наверное, любят?
- Наверное…
- И ты их…
- И я…
Как это здорово. Я никогда не мечтала о том, чтобы дед любил меня, но я всегда хотела бабушку. Мне казалось, будь она у меня, то обязательно бы любила. Бабушки не могут не любить собственных внуков, верно?
- Я деда не любила, - проговариваю негромко.
Герман гасит экран и, положив телефон на прикроватную тумбочку, поворачивает ко мне голову.
- Он меня тоже.
- Он обижал тебя?
- Эмм… - я запинаюсь, рассказать о том, как со мной иногда обходился родной дед, не хватит смелости, - он… просто не любил…
- За что?
Откуда мне знать? Я с рождения его раздражала, выхватывала, если попадалась под горячую руку, бесила, если болела.
- Не знаю.
Греховцев смотрит на меня долгим взглядом, а затем, протянув руку, касается моих волос. Я перестаю дышать, а когда он поворачивается ко мне всем корпусом, делаю жадный вдох, наполняя легкие его концентрированным запахом.
Он снова хочет успокоить меня? Плевать. Пусть сделает это, пусть пожалеет. Мне сейчас это надо.
Опустив взгляд, чувствую, как скользят его пальцы по моей косе, замирают на несколько минут, а затем касаются щеки.
Сердце разгоняется за мгновение, работает так, что стук его набатом отдает в барабанные перепонки.
Шумно вздохнув, Герман придвигается ближе и, взяв меня за плечо, переворачивает на спину. Я даже не сопротивляюсь. Не могу ни думать, ни говорить. Не моргая, гляжу в его напряженное лицо.
Он тоже. Сантиметр за сантиметром ощупывает взглядом мои лоб, скулы, нос, губы. Им уделяет особое внимание. Тщательно разглядывает, а затем трогает их подушечкой большого пальца.
Это касание выводит меня из ступора. Вздрогнув, я упираюсь ладонями в его голую грудь. Герман хмурится, обхватив мои запястья руками, решительно отводит их в стороны и вновь возвращается к исследованию моих губ.
Ощупывает их кончиком пальца, давит, словно пытается стереть с них помаду. Хмурится еще больше и, наконец, смотрит мне в глаза.
Я не знаю, что он видит в моих, но в его отображается мука – внутренние метания и борьба с самим собой.
- Где я так нагрешил? – обреченно усмехается парень, - за что мне это?
Я даже подумать над его словами не успеваю, потому что уже в следующее мгновение он вгрызается в меня поцелуем.
От неожиданности и непонимания, как реагировать, каменею. Часто хлопая глазами, позволяю его языку раздвинуть мои зубы и проникнуть в рот.
Боже…
Тело вспыхивает и за мгновение накаляется до максимума. Само подается вперед, прогибается в пояснице, а руки сами взлетают к его плечам.
Я не умею целоваться, но отчаянно отвечаю Герману. Сплетаюсь с ним языками и вжимаюсь в него до боли в губах. Он не уступает. Целует так, будто от этого зависит его жизнь. Царапает кожу щек щетиной, ударяясь своими зубами о мои, метит языком всю полость рта.
А когда мне кажется, что я теряю сознание от недостатка кислорода, отстраняется, позволяя сделать живительный глоток.
- Коротышка… твою мать…
Потом все… позже…
- Хочу еще, - пищу жалобно.
Щипаю пальцами гладкую кожу плеч, тяну на себя.
Герману тоже мало. Вижу, каким голодом горят его глаза, с какой жадностью он смотрит на меня. С болезненным стоном начинает покрывать поцелуями все мое лицо. Я инстинктивно отвожу голову в сторону, облегчая ему доступ к шее и чувствую его губы за ухом.
