– Что? – выдыхаю, даже не стараясь скрыть своей ошарашенности, – Я?.. Ты хочешь избавиться от меня моими же руками?!
– Я оплачу неустойку…
– Да иди ты со своей неустойкой, знаешь куда!.. А репутацию мою как ты восстановишь?.. Что обо мне подумает твоя Вероника?.. А? И что расскажет своим знакомым?!
– Сказал же, все возмещу! – рычит он, продолжая давить тяжелым взглядом.
– Ты такой интересный, Соболев! Нагадив, снова хочешь остаться чистеньким?
– Я, нахрен, просто не хочу лицезреть тебя в самый счастливый день моей жизни!
Еще один плевок в лицо. Мерзавец!
Держусь из последних сил. Плевать! На деньги, репутацию и хорошее отношение ко мне Вероники.
Пусть катятся, куда хотят! Говорят обо мне, что хотят! Пусть просто свалят в горизонт!
Оба.
– Мам! – доносится звонкое из–за моей спины и я, мгновенно каменея, смотрю в глаза Матвея.
Он тоже замирает, несколько долгих секунд сверлит меня взглядом, а затем, наклонив голову в бок, заглядывает за мою спину.
Перестаю дышать, наблюдая, как с его лица сходит краска.
– Мам, – дергает дочь за кофту, – у меня лейкопластырь отклеился…
Он все понял.
Узнал ее с первого взгляда.
Как в замедленной съемке поворачиваюсь к Рите и вижу, как, закинув ногу на скамейку, она указывает пальцем на коленку.
– Вот!
Действительно, пластырь кислотно–зеленого цвета наполовину отклеился, обнажив подсыхающую ранку.
Боже… Я же говорила… Сотню раз говорила ей, что эти цветные пластыри полный отстой! Их хватает не дольше, чем на пару часов.
Почему она меня не послушала?! Почему она всегда все делает наперекор?!
Если бы приклеили нормальный пластырь, он бы не отвалился, и этой встречи не произошло!
На автомате достаю из ее рюкзачка антисептический ролик, влажную салфетку и новый НОРМАЛЬНЫЙ пластырь.
Трясущимися руками обрабатываю ссадину и по новой ее заклеиваю. Дочь притихла. Держась за мое плечо, в открытую разглядывает Матвея.
А он, по всей видимости, ее…
– Здрасти… – наконец, говорит она.
Фигура позади меня отмирает и, прочистив горло, отвечает:
– Привет…
– Нам пора, – едва ли не выкрикиваю я, хватая дочь за руку.
– Как тебя зовут?
Игнорируя мой порыв, Матвей опускается перед ней на корточки.
– Марго! – гордо отвечает она, – как королеву!
Желваки на его лице и кадык дергаются одновременно. Не глядя на меня, он продолжает пожирать ее глазами.
– А я Матвей… Сколько тебе лет?
– Пять!
– Шесть! – выпаливаем мы одновременно.
– Мама! – смеется Марго, – ты что, забыла? Мне же в марте шесть исполнилось! – переводит взгляд на отца, – я скоро в школу иду!
Вот и все! Карты вскрыты!
В тупом оцепенении смотрю, как дочь, воспользовавшись моментом, освобождает свою руку, несется от меня прочь и с разбегу взлетает вверх по канатной решетке.
– Я затаскаю тебя по судам, – ввинчивается в мое ухо, – я уничтожу тебя, Романова...
Хватает мой локоть, грубо дергает на себя.
– Прекрати... – выдавливаю, безуспешно пытаясь вернуть себе свою конечность, – здесь люди...
– Я оставлю тебя с голым задом, потому что ближайшие пять лет ты будешь работать только на адвокатов!
– Ты сам виноват! – не выдерживаю я, – ты сам толкнул меня на это, Матвей! Ты сам хотел, чтобы я сделала аборт!..
– Какой, бл@дь, аборт?! Ты в своем уме?! – на его рык начинают оборачиваться люди, но ему, судя по всему на это глубоко плевать.
– Закрой рот и убери от меня свои руки… – шиплю, не размыкая губ.
– Обойдешься! И скажи спасибо, что они не на твоей шее!..
– Успокойся, на нас смотрят…
Посылаю знакомой, живущей от нас через три дома, бодрую улыбку и отыскиваю взглядом Марго.
– Ч–черт…
Выдергиваю свой локоть и, перескочив через фигурку божьей коровки, несусь к велосипедной дорожке, потому что моя дочь, кажется, угоняет чей–то самокат.
На дорожке, готовый зареветь, стоит пацан лет пяти, а моя Марго уже ставит одну ногу на платформу, чтобы дать от него деру. Я успеваю вцепиться в руль ровно за секунду до того, как ее за шиворот хватает мужская рука.
– Отпустите ребенка! – велю я, отталкивая плечом его руку.
– Она чуть не стащила наш самокат!
– Мне мальчик разрешил покататься, – смело отвечает дочка, глядя в лицо папаши мальчугана.
Я тоже смотрю на него, пытаясь уловить его настрой. Молодой, худощавый, с прилизанной прической, но дерзкими глазами.
Встречала таких. Им только повод дай поскандалить…
– Ну, да, – выдергивает руль из пальцев Марго, – а то я не видел…
– Пойдем, – обращаюсь к надувшейся угонщице, – нам домой пора…
– Объясни ей, что… – начинает мужик, но переведя взгляд мне за спину, заметно тушуется, – купи ей свой самокат, – бурчит он, хватает своего сына в одну руку, самокат – в другую и спешит прочь с площадки…
– Куплю… – слышу сзади и понимаю, к кому была обращена последняя реплика.
Давно он здесь стоит?..
Прижимаю к боку смотрящую с тоской на чужой самокат Марго и боюсь обернуться и посмотреть Матвею в глаза.
– Э–эх… – вздыхает дочь, – если бы у меня был папа, он бы мне купил…
Освобождается из моих объятий и понуро плетется в сторону качели. Меня–то ее словами не пронять. Это манипуляторша восьмидесятого уровня, но вот Матвея они, похоже, задевают.
– Не объяснишь, бл@дь, почему у нее нет папы?..
– Я не собираюсь выяснять с тобой отношения здесь!
Он напряженно выдыхает, опаляя висок своим дыханием, и понижает голос.
– Сегодня в семь в Сантосе.
– Я не…
– Только попробуй не прийти, и я приеду к тебе сам!..
– Хорошо… я буду…
Забираю недовольную Марго и веду ее домой. Иду, почти не разбирая дороги и трепа дочери, потому что кожей чувствую, что он смотрит нам вслед. Следит за нами до самого дома.
Перепоручив дочку Наташе, скрываюсь в душе. Не двигаясь, стою под горячими струями.
Что будет теперь?.. Как он поведет себя в отношении нас? Захочет признать дочь официально или нет?..
Я не хочу этого. Если установит отцовство через суд, будет иметь на Марго все права. Даст ей свою фамилию, будет присутствовать в нашей жизни.
