Держусь невозмутимо. Сегодня я на волне триумфа, и мнение посторонних волнует в последнюю очередь.
Желтое предзакатное солнце гладит кожу, длинные тени извиваются на асфальте и стенах, дома расступаются, перед нами простирается зеленый простор — поле, кусты вербы над болотцем и трубы теплотрассы в блестящей обмотке.
— По-моему, тут романтично, Май. Как считаешь? — подмигивает Тимур, берет меня за руку, и электричество волной поднимается к сердцу. Он не был бы собой, если бы не выдал что-то подобное, но я настойчиво высвобождаюсь — одергиваю юбку и, ловко подтянувшись, сажусь на трубы.
Здесь и вправду красиво — запустение, задворки цивилизации и тишина…
Главным развлечением моей благословенной юности были посиделки в таких местах — с гитарой, пивом и веселыми историями. Они прекратились закономерно, но слишком внезапно, и мне до сих пор до дрожи не хватает чего-то подобного.
— Да, мне нравится! — улыбаюсь, и в глазах Тимура вспыхивают блики солнца. Он наклоняется, поднимает с куска оторванной обмотки ржавый саморез, вворачивает его в пробку бутылки и ловко поддевает ключом. Передает мне вино, открывает свое и устраивается рядом.
Пару минут мы молча пьем, мои узкие туфли болтаются возле его потертых видавших виды кедов.
— Почему ты такая, Май? — вздыхает он, щедро отхлебывая и вытирая ладонью губы.
— Какая? — недоумеваю я. От вина туманятся мысли.
— Извиняешься перед уродами, терпишь, в ущерб себе…
Надолго задумываюсь — в памяти меняются черно-белые картинки прошлого. Я живу жизнью обычного обывателя — не о ком заботиться, некого любить. Интересы сузились до пределов офиса, дороги до него и пустой квартиры. С приятелями из прошлого давно не о чем говорить. Отношения — труд, но ради Олега трудиться не хотелось, искать кого-то еще — тем более.
— Расскажи о себе. Я хочу знать все.
Глажу прохладное горлышко и заглядываю в малиновый омут. Я — та самая серость, с которой много лет ничего не происходит.
— Ну… У меня сложная мама. А папа во многом себе потакал, уходил из семьи. Они были сфокусированы на разборках друг с другом, а я, стремясь обратить на себя их внимание, старалась во всем быть лучшей, но вечно попадала под раздачу. Когда поняла, что одобрения не будет, начала бунтовать, но нарвалась на не шибко порядочного парня. Потом не стало папы… — с трудом озвучиваю воспоминания — они никому не были интересны и покрылись вековой пылью, но Тимур внимательно слушает, и меня прорывает: — В твоем возрасте я была примерно такой же. Уверенной в себе. Веселой. Яркой. Креативной. Кто из нас в девятнадцать мечтает о смирении перед начальниками-идиотами, отношениях с непонятными придурками и одиноких вечерах за сериалами?.. Я тоже не мечтала, поверь… — усмехаюсь и глотаю теплое терпкое вино. — Планов было на две жизни вперед, но в один прекрасный день самый близкий человек, которого я любила до потери сознания, обманул меня и бросил. Это было… так, будто Земля на полном ходу слетела с орбиты. Меня скосила депрессия, а мама, получив наилучшее подтверждение моей никчемности и похожести на отца, с удвоенной энергией принялась учить уму-разуму. Понимаешь, в тот момент было проще жить по ее указке, чем снова почувствовать такую боль… Пару лет я приходила в себя. Были и другие парни, но… не рыцари. К тридцати их ряды поредели, потом появился Олег…
Тимур двигается ближе и обвивает теплой рукой мою талию, но я не сопротивляюсь. К горлу подступают слезы, алкоголь развязывает язык.
— Сложно, Тимур. Сложно всю жизнь доказывать ближним, будто чего-то стоишь, да так и не доказать. И пресловутая взрослость — она не включается в голове по щелчку. Вокруг слишком много людей, которые лучше знают, как тебе себя вести и о чем думать. Они считают святым долгом давать советы, хотя ты и не просишь, и не понимают, что одиночество — это не вина, а беда. У меня нет благословенных забот о семье и детях, нет надежного тыла и поддержки, почти все мои цели так и остались замками из песка — я опоздала с ними. Что мне остается, Тимур? Ходить одной по музеям, кинотеатрам и магазинам. Терпеть несправедливость, лавировать, приспосабливаться. У жизни нет для меня сказки, впереди только бесконечный день сурка. Заброшенная Припять, запустение и разрушение…
Тимур молчит, но еще крепче прижимает меня к себе. Моя единственная спасительная соломинка, которую следует отпустить, чтобы не сломать.
— Пойми ты наконец… — В упор смотрю в его нереально красивое лицо, хотя от близости и успокаивающего тепла поводит. — Я… не ставлю под сомнение твои чувства. Я благодарна, уважаю тебя и всегда буду помнить, но… не могу быть с тобой. Это неправильно…
— Я тебя люблю, — перебивает он, но я мгновенно выстраиваю в душе стену и качаю головой:
— Сегодня ты любишь меня, завтра полюбишь другую. Разве не так вышло с той девочкой?
— Нет, не так. Тебя я не брошу никогда.
От него исходит уверенность и сила, я снова вижу в нем взрослого мужчину, готового нести ответственность за решения и слова, и в отчаянии отстраняюсь.
— Ну почему, черт возьми?! Что во мне такого особенного?!!
— Да не знаю я, Май! Я был один. Всегда. Книжки мне нравились больше, чем люди. Со мной происходило примерно то же — жизнь проходила мимо, единственной, весьма заманчивой альтернативой маячила смерть. Но в автобусе я перезагрузился от твоего взгляда. Появилась цель — узнать тебя, она отодвинула все остальное на задний план. Что в тебе особенного?.. — он переходит на шепот: — Улыбка. Глаза. Осторожность, растерянность, нежность… Когда ты забываешься и отпускаешь условности, с тобой так интересно, что я не дышу. Хочу тебя разглядывать и убеждаться, что это не сон. Просто хочу тебя так, что скоро польется из ушей!..
От такой откровенности и напора я смущаюсь как школьница. Сконфуженно отворачиваюсь и снова пью.
— Тебе девятнадцать.
— То есть, если бы мне было тридцать, я бы автоматически тебя устроил, как тот мудак? — Тимур нервно проводит ладонью по растрепанной челке и повышает голос: — И сомнений в моей адекватности не возникло бы?!
— Я думаю за нас обоих. Твоя мама будет явно не в восторге! Твое окружение не поймет. У тебя уже была драка и протокол. Из-за меня, ведь так?
Он бледнеет от ярости, на миг прикрывает глаза и, тяжело вздохнув, принимается объяснять:
— Я всю жизнь создаю видимость нормальности. Для мамы. Угождаю, притворяюсь, выдаю себя за кого-то другого, а она все давит, давит, давит… Плевать мне на этих дебилов, с ними скучно. Они никто — просто соседи по подъезду. А получивший по щам давно нарывался. Через месяц у меня будет диплом и возможность работать полный день — в универ я так и так собирался на заочку. Я не вижу проблемы, Май. Люди, чье мнение мне реально важно — Кир и еще пара человек — сказали только, что ты очень красивая. Это их ответ.
Опускаю голову и съеживаюсь. Все, что он говорит, слишком правильно и идеально, и похоже на наваждение. На тот самый последний шанс, что дается не всем…
