Родное офисное здание картонной коробкой возвышается над елями, считаю снизу этажи и нахожу окно, из которого в минуты отчаяния видны облака.
Я успела соскучиться по родной конторе — по запаху дешевого кофе, курева, пыли и бумаги, по бесконечным слухам и сплетням, по постоянному ожиданию разноса. Это сродни мазохизму или стокгольмскому синдрому, но я уже предвкушаю, как ровно через неделю под прицелами мутных глаз коллег пройду к своему столу, разгребу тонну скопившейся макулатуры, нажму на кнопку старого системника и молча выслушаю все придирки Натали.
Но у фонтана раздается взрыв хохота, и я перевожу внимание на группу молодежи, расположившуюся возле сияющих радугой струй. Ярко, нелепо но модно одетые подростки. Они свободны, дурно воспитаны, но никому ничего не должны…
Взгляд цепляется за знакомую зеленую футболку — утонув в точно такой же, пахнущей солнцем и телом Тимура, я особенно любила собираться по утрам на работу.
…Не в такой же. Это она и есть… И на широких плечах Тимура смотрится идеально.
Замираю, превращаюсь в слух и, сквозь сплетение пушистых еловых лап, подсматриваю за занимательной картиной: Тимур, откинувшись на спинку скамейки, развязно шлепает какую-то девочку чуть пониже спины, усаживает к себе на колени, а его дружки — те самые, что за глаза склоняли его на все лады — одобрительно улюлюкают.
Иголка боли вонзается в сердце, по венам растекается парализующий яд…
Тимур вдрызг пьян, отпускает похабные шутки и матерится, хотя при мне никогда не позволял себе подобные выходки.
— Лад, может, лучше пересядешь ко мне? — подначивает девочку недавний обладатель фиолетового фонаря, но девчонка протестующе мотает головой и хохочет:
— Не-а, я хочу только с ним.
— Ну-ну, попробуй. Держись за него. Тим до тебя два месяца милфу натягивал. Она его многому научила.
— Правда? — девочка обиженно кривит рот и оборачивается к Тимуру, но тот равнодушно пожимает плечами.
— Ты у него третья за эти сутки! — не унимается товарищ.
— Захлопнись, имбецил. — Тимур, обхватив тонкую талию девочки, наклоняется чуть вправо и смачно харкает на землю. Достает сигарету и закуривает.
Он начал курить…
Это он, но я его не узнаю.
Онемевшими губами присасываюсь к соломинке и наблюдаю, как прекрасный, но одновременно ужасный парень пользуется восторженной наивностью юной девчонки — без всякого стеснения и уважения лапает, выдыхает в фарфоровое лицо дым и ухмыляется. Подается к ней и целует взасос.
Вот он и научился проходиться по чужой душе бритвой…
Глаза печет.
Я такая жалкая.
Отчаянно держусь за картонный стакан с ледяным чаем, только благодаря ему остаюсь в сознании и почти вижу, как Тимур отрывается от подруги, обращает ко мне лицо и с невинной улыбкой спрашивает: «Ну что, так правильно, Май?..»
Девочка стонет. Дружки гогочут.
Нет, это ни черта не правильно.
«Прекрати. Прекрати ее засасывать, Тимур…»
Он действительно прекращает. Отпускает грязную шутку и отрешенно закуривает новую сигарету. Зато его воображаемый клон продолжает навязчивый разговор:
«Почему? Почему ты передумала, Май?»
Я трясу головой.
— По кочану.
Происходящее — шикарный повод его отпустить, нас больше ничто не связывает. Тимур встречается с ровесницей, тусит с друзьями, развлекается — все как я завещала.
«Показывай себя только в лучшем свете, не ной, а сияй. Никого не волнует, какой ты внутри», — так говорит моя мама.
Если быть до конца откровенной, Тимур смотрится органично — настоящий бэдбой, над которыми сам же любил потешаться, рядом с неземным юным созданием в мини и белых гольфах. Такой уже не будет цитировать Маяковского, заглядывать в глаза, прислушиваться к капризам и отдавать всего себя. Теперь он точно знает, что даже в любви нельзя выходить за рамки здравого смысла.
Как по наитию, Тимур поднимает голову и долго смотрит в мою сторону, но не видит.
Он и не может меня видеть.
Девочка бойко ерзает по его коленям, и он расслабленно прикрывает веки.
Я здесь, а он — там. Мы на своих местах.
Все как никогда правильно.
— Аuf wiedersehen, красавчик. Спасибо тебе за все. Прощай.
Встаю, одергиваю прилипший к ногам подол, выбрасываю в урну бумажный стаканчик и быстро ухожу. Слезы облегчения катятся по щекам.
***
Всю неделю над городом клубятся рыхлые темные тучи, завывает ветер, стекла царапает дождь.
Я так и не начала менять жизнь к лучшему — тренажер скучает в углу, эскиз тату остался в проекте, и кубики чудесным образом не проступили на прессе.
Овощем валяюсь на диване, кутаюсь в мягкий плед, беспрестанно заедаю боль, досаду и уныние, временами переходящее в ужас, мороженым и красными яблоками. Пялюсь на красивые лица корейских актеров и упрямо игнорирую подползающую черную дыру безысходности и одиночества, хотя ее края уже настолько близко, что опаляют волоски на коже сухим льдом.
Я много сплю, не думаю ни о чем и не отвечаю на мамины звонки. Нравоучения — последнее, в чем я сейчас нуждаюсь.
Телефон без всякой надежды жужжит в пустоту, но на сей раз звонит не мама — на экране высвечивается незнакомый номер. Сердце подпрыгивает к горлу, зрение на миг отключается, хватаю дрожащий пластик корпуса уже на ощупь и подношу к уху:
— Алло…
— Майя, не разбудил? Прости. Это Дима. Как планируешь провести завтрашний вечер? — от разочарования в висках грохочет кувалда.
— Откуда ты знаешь мой… — хриплю и осекаюсь: глупый вопрос. Конечно же в этом замешана мама… — Привет, Дим! Планов нет.
— Спешу обрадовать: планы у тебя теперь ЕСТЬ. Предлагаю продолжить знакомство.
По инерции принимаюсь подыскивать правдоподобные отговорки, но вовремя торможу — рассыпаюсь в благодарностях и соглашаюсь.
Догадываюсь, что за ужином последует комфортабельная поездка на той самой чертовой «Бэхе» под легкую музыку, визит к Диме и постель. Плата за дорогой ресторан. Задаток на будущее…
В комнате слишком влажно и душно, тучи давят на мозг. Воспоминания о безвкусной водянистой экоеде, сальном взгляде и надменной приклеенной улыбке провоцируют приступ тошноты.
Парфюм Димы, воняющий плесенью. Густое вино, напоминающее кровь.
Желудок сжимается в тугой болезненный узел и вдруг взрывается. Выпутываюсь из одеяла, спотыкаясь, лечу через гостиную, едва поспеваю к унитазу и, упав на колени, смачно блюю. Стираю слезы, пытаюсь отдышаться, но новый приступ скручивает нутро, и вчерашнее содержимое вновь фонтаном выплескивается на белый фаянс.
