Запускаю руку под резинку спортивных штанов и прижимаю к животу раскрытую ладонь. И улавливаю в ответ тепло — уютное, загадочное, умиротворяющее.
— Привет! — шепчу, и губы расплываются в дурацкой блаженной улыбке. — Как тебя зовут?
По телу растекается волна трепета. Огромная ответственность дать ему имя лежит на мне… Проблемы последних лет, пыльным мешком висевшие за спиной, мгновенно улетучиваются. Глаза обжигают слезы.
— Хочешь увидеть город, где ты будешь жить? Хотя бы первые восемнадцать лет и зим… Я прочту тебе добрые умные книги, посоветую отличные фильмы и лучшую музыку. Запомню и сохраню в сердце каждый твой шаг, каждую улыбку и слово, но не буду давить. Оставайся всю жизнь рядом, или осваивай новые горизонты — отправляйся в столицу, в другую страну, на Луну… да хоть на Альфа-Центавру! Летай высоко, как твой… не важно. У тебя будут такие же темные, выхватывающие самую суть людей, вещей и явлений глаза…
Как угорелая ношусь по квартире, собираю и раскладываю по местам вещи, забрасываю в тумбочку деньги Эльвиры и, стоя у зеркала, долго-долго навожу марафет.
Идеальные стрелки, распущенные волосы, бледная кожа словно подсвечена изнутри.
Лифт раскрывает исписанные маркером створки, кеды отсчитывают последние ступени перед свободой, и вот я уже в ней — подол ситцевого платья липнет к коленям, а вольные пряди — к шее и лбу.
От асфальта поднимается пар, стволы деревьев, преломляясь в желто-зеленом мареве, извиваются, словно змеи.
Наступая на пятки своей растерянной долговязой тени, спешу к остановке, прыгаю в троллейбус с обиженной мордой, курсирующий по кольцевой к черту на кулички и обратно, и занимаю место у вымытого ливнем окна.
Июльские виды, похожие на кадры красочного мультфильма из далекого детства, плавно сменяют друг друга, мысли скачут, как испуганные зайцы.
В воображении оживают ужасные истории, услышанные в курилке от бывалых, прошедших огонь и воду коллег — о жутком токсикозе, растяжках на груди, отеках, изжоге, хамстве в консультации и адской боли при родах.
Но иррациональная радость уже разбудила доселе дремавшего беса — я ничего не боюсь. Наоборот — мечтаю увидеть глухую злобу Олега и поджатые губы Натали в момент, когда подсуну им заявление об отгуле и поясню, что назавтра записана к доктору, хищное любопытство в мутных глазах соофисников, сдувшееся эго Олечки Снегиревой…
А еще я живо представляю, как в среднюю дверь входит шумная автобусная агрессорша, от которой, рискнув спокойствием и нервами, однажды меня спас Тимур, направляется ко мне и заводит сирену, но я гордо и во всеуслышание заявляю, что не сойду с этого места. Потому что занимаю его по праву. Ибо… беременна!
Прыскаю в кулак, и равнодушные доселе пассажиры недоуменно на меня поглядывают.
Я понимаю — эти фантазии глупы и бесцельны, но они, как бальзам, нанесенный на рану, избавляют от рефлексии, долгие годы изводившей меня перед сном. Становится легче дышать.
А если серьезно… нужно действительно выкроить время, посетить врача, встать на учет и получить дальнейшие инструкции. Распланировать траты. Выбрать коляску, кроватку и одеяло — самое мягкое, теплое и красивое.
Достаю телефон, провожу по стеклу влажным пальцем и смотрю в восторженные глаза Тимура — их оттенок и настроение меняются при каждом взгляде на экран.
Мне бы всей душой хотелось разделить с ним радость. Если бы он был старше на десяток лет.
Вздохнув через всхлип, открываю приложение интернет-магазина и с азартом присматриваю премилые детские вещи нейтральных расцветок. Никогда не стану обряжать девочку в розовое, а мальчика — в голубое. К черту традиции и гендерные стереотипы.
Волна эйфории захлестывает так, что я не могу сфокусироваться на буквах. По венам бежит электричество, руки дрожат.
Троллейбус, тарахтя, влетает на мост, на всех парах минует пару пролетов, но вдруг замедляется и, вздрогнув, резко тормозит. Отвлекаюсь от комбинезонов, свитеров и шапочек и, вытянув шею, ищу причину вынужденной остановки. Пассажиры ропщут и раздраженно ерзают на сиденьях.
Ожидаю увидеть впереди разбитое авто, автомобиль ДПС и скорую с включенным проблесковым маячком, и сердце ухает в пятки, но происходит совсем иное: дорогу чинно пересекает выводок уток — серая утка-мать и двенадцать утят. Движение на шестиполосном шоссе замерло, водители, улыбаясь, снимают процессию на смартфоны.
Сегодня день доброты.
Узрев в этом знак свыше, тоже искренне улыбаюсь и делаю кадр на память.
«Для тебя открыты все пути».
Доверительно держась рогами за провода, троллейбус продолжает путь, золотое напыление на траве, поребриках, асфальте и стенах приобретает оттенок меди, приближается ранний вечер, и я с превеликим облегчением пишу Диме смс, что за все благодарна, но встретиться не получится ни сегодня, ни завтра, ни в обозримом будущем. Он не отвечает — наверняка подавился витаминным фрешем, а теперь зализывает уязвленное самолюбие.
— Ну и… хрен с тобой. Большой и толстый, — ухмыляюсь в отмороженной манере Тимура и прячу телефон в боковой карман рюкзака.
Никто и никогда больше не посмеет диктовать мне и новой робкой жизни во мне, что делать и думать, с кем быть и как поступать.
В груди снова расцветают ворохи невероятных, ярких, как конфетти, эмоций — они похожи на наваждение, которое я чувствовала, глядя в темные загадочные глаза Тимура, на восторг, окрылявший меня на поляне от его чистого голоса, на трепет от прикосновений его губ. Он делился всем, что в нем было, прямо из души в душу, и мне вдруг кажется, что его восприятие навсегда осталось во мне.
Я замечаю красоту в деталях — яркую, острую. Вижу несправедливость и готова сражаться с ней — не молчать, действовать, бороться. Ради того, чтобы кто-то светлый, нежный и пока непостижимый пришел в новую, лучшую версию этого мира.
Мой второй шанс начать заново — не Дима и не Олег…
Они бы не оттолкнули меня от бездны.
Не вытащили из пены дней и лет девочку, что когда-то умела искренне смеяться и хотела любить всей огромной душой.
Они бы не подарили ей такую возможность.
Тайком смахиваю набежавшие слезы и злюсь. Родная мама не может этого не понимать.
— Я — твоя мама… — шепчу, пробуя простое короткое слово на вкус. Впервые оно без горького привкуса и пахнет молочной помадкой. — И я… очень, очень-очень люблю тебя.
***
Знакомые витрины выплывают из-за поворота; вовремя спохватившись, вешаю на плечо рюкзак и спешу к выходу — погружаясь все глубже и глубже в раздумья, я едва не ушла вместе с грустным троллейбусом на второй круг.
Солнце тяжелеет и прижимается вплотную к крышам, к меди подмешивается алая акварель, влажный ветер пахнет соленым морем, хотя до него многие тысячи километров и несбывшихся планов.
