Отвлекаюсь от объяснений преподавателя и, подперев рукой щеку, отворачиваюсь к окну.
Внизу, в элитной гимназии за черным блестящим забором, сегодня тоже начался учебный год. Когда-то, много лет назад, по ее асфальтовым дорожкам мама провожала меня в первый класс. И мечтала увидеть мой выпускной. Но не случилось…
Поднимаю взгляд, рассматриваю шапки облаков в прозрачном небе, считаю голубей на проводах и постукиваю карандашом по парте, но тревога не уходит — я раз за разом возвращаюсь к воспоминаниям об утреннем разговоре с папой.
Покончив с завтраком, он отложил вилку и тихо сказал:
— Ника, пожалуйста, собери все мамины украшения и спрячь вне дома, хорошо?
Мои мысли пустились вскачь, но он не ответил ни на один из вопросов — улыбнулся, поднялся из-за стола и ушел.
Теперь я припоминаю — странности начались еще в середине лета. Поздние звонки, приглушенные разговоры, пугающие намеки, быстрые взгляды. Даже тиканье настенных часов и шуршание штор, увлекаемых сквозняками, усиливало нервозность.
Вместе с шумной толпой студентов покидаю универ, прогуливаюсь по зеленому скверу и падаю на пустую скамейку у ворот гимназии.
Я всегда знала, что мы живем не по средствам. Моему сломленному одинокому отцу предстоит держать за это ответ? Неужели все так плохо? Что нас ждет?
Кто-то садится рядом, и знакомый голос отвлекает меня от раздумий.
— Не против?
Я поворачиваюсь и ошалело разглядываю пришельца. Харм. Точнее… человек, который должен им быть. Вместо мрачного неформала с пирсингом в брови я вижу парня в темно-синем строгом костюме, сидящем на нем как на модели. Лощеный мальчик-мажор. Как Харм в него превратился?
— Какого черта ты тут делаешь? — ахаю я.
— Иду в одиннадцатый класс, — равнодушно отвечает он, а мое сердце пронзает иголка боли. Я ждала от него не равнодушия…
— Ты учишься здесь? — Я озадачена, потому что образ жизни Харма никак не вяжется с элитной, мать ее, гимназией. Здесь и мне временами приходилось тяжко оттого, что положение моей семьи не дотягивало до уровня семей некоторых учеников.
Он кивает и, словно прочитав мои мысли, добавляет:
— Да, такой бомж и неудачник учится здесь… Твоя жизнь никогда не станет прежней?
— Брось, Харм. Я действительно не ожидала увидеть тебя, — пытаюсь говорить непринужденно, но голос дрожит. Неужели «парень-масса-вопросов-и-ни-одного-ответа» заливал мне про свое тотальное одиночество? Тогда в чью квартиру он меня приводил и зачем махал метлой в жилете дворника?
— А, это долгая история, — беззаботно и расслабленно улыбается он, словно между нами никогда не было яда, нервов, химии и поцелуев.
— Хотелось бы мне ее услышать, — отвечаю в тон, поднимаю голову и снова вижу бледное, разбавленное осенью небо, но Харм встает и загораживает обзор.
— Зачем? Мы даже не друзья. Ты не нужна мне.
Глава 15
Он отваливает к кучке стоящих неподалеку одноклассников, живо включается в спор о продолжении праздника на чьей-то вписке и скрывается за углом.
Мне тяжело дышать, разочарование и обида обжигают душу крутым кипятком. Я видела в глазах Харма лед — жесткий и мертвый. Это идеальное создание тоже может уничтожать людей — вдохновлять на несусветные глупости, а потом играючи забирать силы и желание жить. Изощренно, болезненно и жестоко.
Внезапный порыв холодного ветра путается в кронах деревьев, тревожит задремавших птиц, гонит по асфальту первые опавшие листья. Из-за крыш выплывает махровая туча и заслоняет прозрачную голубизну неба.
Начинается мелкий дождь.
Кутаюсь в пиджак, озираюсь по сторонам, но пейзаж расплывается от потоков мутных слез.
Я реву как маленькая беззащитная девочка.
Браво. Давненько я так не ревела.
Мне влез под кожу парень, а я даже не знаю его имени.
Жить по инерции было намного проще. Женя прав — каждому свое…
Больше ни за что не стану искать встреч с этим ненормальным. А если столкнусь случайно — отвернусь и уйду с гордо поднятой головой. Он еще пожалеет. Он заплатит мне за все!..
Всхлипываю, принимаюсь придумывать запоздалые отповеди — блестящие и убийственные. Когда-нибудь я их точно применю. А пока… пусть придурок катится ко всем чертям.
В сумке вибрирует телефон. С фото на экране улыбается папа, я радостно приветствую его, но резкий чужой голос перебивает:
— Ника? Здравствуй. Я — адвокат твоего отца. Звоню по его поручению. Он задержан. Вменяют получение взятки. Сейчас возле вашего дома собрались журналисты, папа просит тебя не общаться с ними и на пару дней остаться у подруги. Ты все поняла?
Перед глазами взвиваются черные мушки. Весь день, умирая от страха, я предчувствовала недобрые вести, но сейчас мне хочется отшвырнуть телефон в лужу, словно огромного мерзкого жука.
— Почему? Что с папой? — кричу я, но в трубке раздаются короткие гудки.
В висках разгорается боль, паника разом отключает все мысли.
Бедный папа… Что делать? Куда пойти и кого просить о помощи?
Стираю с заляпанного экрана капли и дрожащими пальцами набираю номер Кати, но она не вникает в мой сбивчивый рассказ и взволнованно шипит:
— Ника, все наладится, вот увидишь. Но лучше пережди шумиху где-нибудь еще. Например, у своего парня. И не приходи завтра на пары — отец говорит, так будет лучше. Я позвоню, как только появится возможность увидеться!
Снова раздаются монотонные гудки. Знак того, что мои стенания больше никому не интересны.
«…Случись что — помочь нам сможет только семья Артема…» — недавно внушал мне Женя, но согласиться с этим утверждением — значит окончательно смириться с участью породистой суки. Пожертвовать собой ради интересов семьи и предать… Кого?
Это просто смешно.
Была ли у меня вообще возможность выбирать? И кому нужен бессмысленный бунт против системы, когда рушится жизнь?
Глубоко вдыхаю и надолго задерживаю выдох в легких. Борясь с нежеланием, нахожу в списке входящих номер Артема, подбираю нужные слова и готовлюсь умолять.
Но автоинформатор бесстрастно сообщает, что абонент находится вне зоны действия сети.
Дождь разгоняется, превращается в ливень, занавешивает прозрачной шторкой кусты и кирпичные стены гимназии, струится по волосам, стекает за шиворот.
Безысходность как она есть — одинокая лавочка, мамины украшения на дне сумки, папа в полиции.
«Друзья познаются в беде».
Так есть ли у тебя друзья, Ника?
Я плачу навзрыд от беспомощности и ужаса и не сразу реагирую на щелчок зажигалки и прикосновение — замерзшую мокрую руку накрывает теплая настойчивая ладонь.
