Поначалу я не догоняю смысл последней фразы. Единственное прегрешение Жени — неприятная история с той самой Машей. Но она была просто сумасшедшей девушкой, помешанной на моем брате. Она вбила себе в голову несуществующую любовь и преследовала его, и в таком поистине безвыходном положении, как я сейчас, не была… Или… была?
Вздрагиваю и вопросительно смотрю на Артема.
— От меня всегда скрывали подробности. Можешь хотя бы намекнуть, из-за чего папа так сильно злился на Женьку?
— Я не особо в курсе обстоятельств… — Артем пожимает плечами и косится в зеркало заднего вида. — Все началось в моем клубе. Женек тогда был в ударе — угашенным в хлам, поэтому и подвалил к девочке оригинально — пригласил на танец на столе. Мария — его однокурсница — умела поддержать любой разговор, одевалась ярко и странно и была нереальной красавицей. К тому же обладала громкой фамилией — она ведь приходилась родственницей губернатору. Одно время Женек был зациклен на ней и вел себя как настоящий псих — только и повторял: «Маша, Маша…» Но потом, понимаешь… Он побывал у нее дома и понял, что она… мягко говоря… небогата. Да, из влиятельной семьи, но ее мать была этаким «позором» и закончила плохо — умерла в психушке. Женек решил с Машей порвать, но та сказала, что беременна. В итоге случилось то, что случилось… Неприятностей Женьке добавил и принципиальный следователь — давил на совесть рассказами, что на ее похоронах не было никого, кроме брата-подростка, у которого на почве потрясения начались какие-то проблемы с головой. Вашему отцу пришлось подключить все связи, чтобы уволить следака и замять шум. Но именно этот бывший следак впоследствии нарыл на мэра компромат и передал нужным людям.
Желудок сжимается в комок, и я дышу ртом. Ловлю смутное дежавю, но его перебивает ужасающие подробности об ублюдском поступке брата — я чувствую солидарность с Машей, ставлю себя на ее место и по щекам текут слезы.
Шоссе сменяется тихой улочкой, окруженной кирпичными пятиэтажками, авто вплывает в заваленный снегом тихий двор и замирает у подъезда.
— Ты одобряешь его поступок? — пораженно шепчу я, Артем постукивает пальцами по рулю и хмурится.
— Я, конечно, не стал бы называть девушку сукой и доводить ее до ручки, но в остальном… Ни я, ни твой брат не выжили бы без поддержки и одобрения родителей. Это тебе плевать на бабки моего отца, потому что есть стержень внутри. А мы… вынуждены оставаться трусами.
Глава 33
Очередная смена в «Бессоннице» заканчивается — спина ноет, мышцы сводит судорогой, ноги гудят. Снимаю фартук и вешаю его рядом с запасным, с помощью приложения вызываю такси, застегиваюсь на все пуговицы и иду через темный зал. Завтра тридцать первое декабря — подведение итогов года и грандиозная закрытая вечеринка, половину которой я точно проведу в обнимку с унитазом.
Нам уже раздали неприлично короткие костюмы снегурочек и символов наступающего года — снова «будем высмеивать популярные фетиши» и развлекать не в меру озабоченную публику, и этот факт заранее нервирует и раздражает.
На душе тяжело от недавнего разговора с братом — предчувствия не обманули, Катя дозвонилась и до Лондона. Известие о моем положении поистине ошеломило Женю — он дурным голосом вопил в трубку, что очень хочет познакомиться с «будущим родственничком», поговорить с ним по-мужски и разбить табло.
Набрасываю на плечи шарф, попутно сочиняя правдоподобные отговорки для Жени.
Но напрашивается все равно самая очевидная — Харм переспал со мной и свалил, и встречу организовать никак не получится…
Никиас гасит над баром гирлянды, протирает полки с ликерами и машет мне:
— Тезка, подойди-ка!
Я подгребаю к стойке и влезаю на высокий стул.
— Что-то случилось? — Упираюсь щекой в ладонь и слежу за мерным движением тряпки по зеркальной поверхности. Иногда в разговорах со мной хозяин заведения становится чересчур душевным — подозреваю, что это как-то связано с моим сытым прошлым и нынешними злоключениями.
— Мне Катерина звонила… — осторожно начинает он, и я усмехаюсь.
Господи, остался ли в этом городе хоть один человек, которому она еще не поведала сенсационные новости, и прекратится ли когда-нибудь эта пляска на костях?
— А я-то все не мог взять в толк, отчего ты постоянно заплаканная… — тепло улыбается Никиас, и мне становится не по себе — я отвыкла от сочувствия и не желаю его принимать.
— Писать заявление об уходе? — отзываюсь без всякого интереса, разглядывая искаженное отражение своего бледного лица.
— Какое заявление, тезка? Я твою маму знал. Она приняла меня сюда, когда я поступил на первый курс и почти не понимал русского! Всегда шла навстречу и помогала советами. Ты хорошо поработала, Ника. Завтра можешь не выходить. Отдыхай.
Поднимаю голову и собираюсь убеждать, что справлюсь — не больная и не калека, но Никиас предостерегающе грозит толстым пальцем и меняет тему.
— Да, вот еще что. Люди интересуются, где этот парнишка, Харм. Ищут с ноября — есть предложения от организаторов выступлений, а он отключил телефон.
— Ничем не могу помочь… — вздыхаю я. — Его никто не может найти.
— Вчера я наткнулся на него в «Гадюшнике», когда заходил по делам.
Я замираю. Слова Никиаса воскрешают надежду — такую сильную, что темнеет в глазах. Шумно сглатываю и хватаюсь за стойку, но продолжение фразы режет по живому. «Гадюшник» — это паб для панков и прочей нечисти, где рекой льется пиво и можно достать любые запрещенные вещества. Выходит, с ним все в порядке — развлекается и радуется жизни. Я оправдывала его всеми способами, а он просто забил и снова обманул меня…
— И где же он болтался два месяца? — выдаю равнодушно, хотя горло скручивает спазм.
— Да разве же сопляк признается… Но надежные источники поведали, что его еле откачали в реанимации.
— Чего? — В груди взрывается тревога. — Что с ним произошло?
Никиас подается вперед и переходит на многозначительный шепот:
— «Сильно нервничал и не рассчитал дозировку лекарства. После чего перебрал спиртного и упал на стеклянную дверь» — такова официальная версия. Иначе загорать парню в психушке… Его обнаружила родственница — женщина с большими связями. А на самом деле утром после «Адской вечеринки» он нажрался своих таблеток и запил немереным количеством алкоголя. И попытался вскрыться. Но толком не смог — слишком скоро вырубился.
Из легких словно выбивают весь воздух. В шоке пялюсь на Никиаса, черные мушки взвиваются перед глазами.
«…У меня есть всего одна причина существовать. И как только я сделаю то, что наметил, я выпилюсь…»
— Гребаный придурок. Идиот… — Я часто моргаю, зрение постепенно возвращается. — На что он рассчитывал? Что хотел доказать?!!
В тот вечер он не ответил на вопрос, кем мне его считать, но смотрел и целовал как в последний раз. Потому что это и был его последний раз.
