Господи, даже от этого воспоминания с болью сжимается сердце… В горле моментально образуется удушливый ком.
– Привет, – забравшись в салон, на автомате тянусь к Адаму через консоль, чтобы мимолетно коснуться губ.
– Привет.
Пока я пристегиваюсь, он внимательно меня оглядывает. Привыкла к этому уже. Не закрываюсь и не злюсь. Перед моим Титовым нет необходимости притворяться. Все наше плохое давно в прошлом. Он знает всех моих демонов, по атомам душу разбирал. И любит такой, какая есть. Сомневаться не приходится.
– Что у тебя?
– Ложная наводка, – трогаясь с места, сосредотачивает внимание на дороге. – Съездили с Градом в этот притон. Машка с Яриком действительно несколько раз там бывали. Но давно. С месяц-полтора назад. Упоротые тела врать не станут. Все как один утверждали, что перед исчезновением их не видели.
– Боже, зачем они там вообще бывали? Вдруг все же принимали какие-то препараты, как этот Ридер?
– Не принимали, Эва. Можешь быть уверена, я бы заметил. Такое невозможно не заметить. Ни Ярик, ни Машка под дурью никогда не ходили. Алкоголь, да, случался, – признает, как всегда, сохраняя невозмутимый вид. И вдруг улыбается. – Я рассказывал, как Яр Машку на лестнице чуть не уронил? – пытается меня отвлечь. – Потом завалились, уже в спальне. Яр банкетку прошляпил.
– Отец Ридера не заметил… – никак не могу отпустить ситуацию с передозировкой.
– Отец Ридера большую часть времени в Киеве живет. Дома даже не каждые выходные.
– Бедная мама… – не сдержавшись, всхлипываю, хотя слез нет.
– Да, – как всегда емко роняет муж и на какое-то время замолкает. Включая поворотник, перестраивается. Выполнив поворот, продолжает: – Мы найдем их. По-другому не может быть.
– А вдруг…
– Никаких «вдруг», Эва.
– Халюк же мониторит Машин мобильник. Он как пропал со связи в позапрошлую пятницу в 22:12, так больше не локализировался. Это плохой знак.
– Значит, она его просто выключила или потеряла. Не накручивай.
Разговор обрывается. Сил на бесконечные обсуждения и предположения все меньше. Все слова кажутся бессмысленными.
Дома тягостное молчание затягивается. Никогда у нас с Адамом такого не происходило. Мы всегда оговариваем все, что является важным. Да в принципе и пустяки, если беспокоит, проговариваем. Никаких недомолвок и странных обид между нами не случается.
Пока Адам закрывается в кабинете, отправляюсь в кухню, чтобы успокоить сосущий голод. Аппетита нет, но слабость мешает думать и функционировать. А сдаваться я не намерена.
После перекуса поднимаюсь на второй этаж и привычным маршрутом следую прямо в комнату дочери.
Все ее вещи находятся на тех же местах, где она их оставила. Если у меня психологическое неприятие чрезмерного порядка, то Маша, напротив, фанатично к нему стремится. Все тетрадки убраны в стол, книги на полках разложены по цветам. На письменном столе ничего лишнего не найдешь. Лампа, декоративный горшок-человечек с нежно-розовой бегонией и органайзер для карандашей и ручек.
На пробковой доске над столом прикреплены фотографии вперемешку с яркими исписанными стикерами. Но даже в их расположении прослеживается закономерность. Маша ничего не делает наобум. Все ее действия всегда продуманы, с четким просчетом результатов. Это гены Адама.
Папина дочка – все говорят. Но и моя ведь…
По сей день помню эмоции, которые убили наповал, когда Машку выложили мне на грудь. Их было так много… Дать частичке своего сердца покинуть твое тело. Выпустить человека в мир. И стать при этом его солнцем, центром, спутником. Отдавать себя добровольно и безвозмездно. Жертвовать, при необходимости себя по ниткам распускать – только бы у нее все хорошо было. Вот, что значит быть мамой.
Как мне справляться сейчас? Как?
Опускаясь на заправленную стеганым покрывалом кровать, беру в руки оставленную на тумбочке книгу.
– «Кэрри», Стивен Кинг, – тихо проговариваю вслух.
Благодаря заложенной между страниц фотографии книга отрывается на том моменте, который читала Маша.
– Трогай меня, – прошептала она ему на ухо. – Всю. Выпачкай меня всю
[3].
Пробежавшись глазами по этим строчкам, машинально переворачиваю снимок изображением к себе.
Ярик. Излом в надбровных дугах, в глазах чертяки, дерзкая улыбочка, ссадина на скуле…
Что же между ними происходило? Неужели мы не замечали очевидного? Может ли Маша быть в него влюбленной? Может, конечно… Да, наверное, влюблена. Удивляться не приходится. Связь между ними чувствовалась с рождения. Только ходить научились, за руки взялись. Потом дрались, конечно. Спорили и по любому поводу соперничали. Но… Они ведь как привязанные. Друг за другом таскались. Дай волю, сутками бы не разлучались.
– Привет, мам!
Маша входит в дом, сразу за ней идет Ярик.
– День добрый, мама Ева.
– Привет-привет! Я пиццу испекла! Голодные?
– Нет! – в один голос.
Помнят прошлую неудачную попытку, когда корж-основа по вкусу напоминал подошву ботинка.
– Она съедобная! И даже вкусная. Эй! Правду говорю. Я уже попробовала.
– Мы просто перекусили в городе, – отмазывается Яр за двоих. – Живот разрывается. Некуда.
– Ну, хоть попробуйте, – со смехом смотрю в их переполошенные лица. – Да не отравлю я вас! Маленькие кусочки, – разрезаю пиццу специальным ножом. – Налетайте!
Они, конечно же, без всякого энтузиазма берут в руки ломтики.
– Пахнет неплохо, – чистосердечно выдает Яр. И, зажмурившись, заталкивает в рот весь кусок. Раздувая щеки, усердно жует. А я замираю, ожидая реакции. Потому что Машка все еще не решается, тоже на Яра смотрит. – Мм-м… Вкусно! Давай, святоша, заглатывай, не бойся.
Смеемся с Яром, когда она осторожно подносит ломтик к губам и, задерживая дыхание, откусывает самый краешек. Прожевывает медленно, а когда рецепторы срабатывают, выпучивает глаза. Показывает мне большой палец.
– Ура! Получилось! – радуюсь я.
«Сытые» дети съедают еще по куску, а Ярик еще и с собой прихватывает. Принимаясь за уборку кухни, неосознанно слушаю громкую болтовню, пока они направляются на второй этаж. Больше на меня внимания не обращают, зато я, выглядывая в проем, вижу, как Яр на миг притормаживает позади Маши. Окидывает обтянутый джинсами зад явно не братским взглядом. Выразительно вздыхает – так, что движение грудной клетки прослеживается. И, наконец, поднимается на лестницу следом.
Мысли настолько пригружают, что Адама замечаю, лишь когда он опускается передо мной на колени. Забирая из рук книгу, задерживает взгляд на фотографии. Тяжело вздыхая, вкладывает ее обратно между страниц и, звучно захлопнув, возвращает роман на тумбочку.
