– Фонариком пользоваться нельзя, – объявляю, прежде чем погасить в кладовой свет и по памяти двинуться в недра темноты.
Оказавшись в спальне, толком не прячусь. Просто вжимаюсь в стену возле шкафа и, затаив дыхание, жду, пока погаснет последняя точка освещения – телевизор в «кинозале». Когда это случается, внутри меня происходит неясная вспышка адреналина. Огненная искра, разгоняя кровь, несется по венам.
Глупая и наивная я…
К нестерпимому волнению добавляется необъяснимый страх. Темнота лижет кожу, словно дикий зверь. Трясусь. Испариной покрываюсь. Никак не могу унять безумно колотящееся сердце. Оно, будто напротив, еще сильнее заходится. Ноги свинцом наливаются и подгибаются. Впиваясь ногтями в панель за спиной, едва удерживаюсь в вертикальном положении.
Мрак висит такой, ни за что меня не обнаружить. Только тишина работает против… Боюсь лишний раз дыхание перевести. Кажется, что эти звуки разлетаются по периметру эхом.
И зачем я придумала эту игру?
Нужно было сразу идти спать… Притвориться уставшей, больной…
– Твой день закончился, святоша, – кричит Градский с коридора. – Надеюсь, ты хорошо спряталась… – натянуто и хрипло смеется, гад. – Найду меньше чем за три минуты – сделаю с тобой все, что захочу, – это вкрадчивое предупреждение прилетает значительно ближе. – Мой день. Мои правила.
Неужели так трудно было дождаться утра?
А кто это начал? И главное, зачем? Признайся… – проносится в сознании ехидным шепотком.
Не знаю я! Ничего не знаю…
Понимаю, что Ярик, будто чувствуя, где именно я нахожусь, целенаправленно движется в спальню, и трясусь еще сильнее. В какой-то момент мне становится так страшно, завизжать охота.
И я визжу, когда Град совершенно неожиданно прихватывает ладонями мою талию и, отрывая от стены, впечатывает в свою грудь.
– Игра закончена? – частит шепотом в ухо. – Игра только начинается.
Глава 18
Ярослав
С отключением генератора внутри меня какой-то дьявольский, сопряженный с ним рубильник срабатывает. Сейчас понимаю, что весь день только этого и ждал.
После наступления темноты, сука, все можно? С каких пор, бл*дь?
Можно.
Потому что я хочу. Потому что вкусил. Потому что без нее с ума сойду.
Хочу и возьму.
Маленькая правильная святоша, одним взглядом способная всех чертей взбаламутить. Хватаю ее. К себе прижимаю. Сердце наполняется непонятной энергией. Если бы кто-то подключил к измерительным приборам, наглядно бы увидел: его ритм – не здоровая волна, а резкие острые пики.
Я сам… Высоко над небом. По телу – удары розгами. Боль судорожная.
Хочу ее. Возьму.
– Ай, Яр, больно…
В моем воспаленном мозгу даже этот взволнованный шумный выдох призывом звучит.
– Будет больно. Сейчас… – изнутри так раскачивает, что голова кругом идет. – Пищать будешь?
– Не знаю… – тянет сдавленно и растерянно. А у меня воображение разыгрывается. Голой и дрожащей под собой представляю. Жаль, глаз не увижу. – Пусти…
– Мой день начался. Мои правила, святоша. Сама эту игру придумала. Я принимаю.
– Скомандуй спать, Яр, – с каким-то отчаянием умоляет. – Скомандуй спать!
Ну уж нет… Не теперь. Не после того, что было вчера.
– Раздевайся, Титова, – этим негромким требованием себя и ее оглушаю.
– Что? Что? Что? – затянуто повторяет, как заглючившая прога.
Будет ли она так же отвечать на поцелуи? На остальное? Будет?
Знаю, что будет, потому и остановиться не могу.
– Все снимай. До трусов.
Машка не спрашивает, зачем, не орет, не ругается, вообще никак не сопротивляется. Отходит на шаг и, мать вашу, начинает шелестеть одеждой.
Сука…
Черт подери…
Глаза прикрываю, хотя и без того ни хрена ведь не вижу.
Останови ее. Останови.
Скажи, что шутка все…
Да ни х*я!
– Все. Я разделась.
– Молодец, – голос такой хриплый, будто и не мой вообще.
– Что теперь?
В кровать нам, наверное, нельзя. Не сейчас. Потом. Приближаясь, на руки поднимаю так, чтобы, не имея иного выбора, обвила меня руками и ногами. Титова инстинктивно подается, вздрагивает и застывает.
Ладони жжет ее голая гладкая кожа. Тонкая ткань трусов мало спасает. В одно движение и их сдернуть могу. Святоша позволит, чувствую.
Не надо. Не трогай. Оставь.
Скидываю ее на высокую тумбочку, которая находится между нашими кроватями.
– Ярик… – гундосит она, когда дергаю в стороны колени. Пробираясь между ног, давлю внутренний накал. Дышать пытаюсь спокойно. Хрен получается. Бомбит так, вентилирую разреженный воздух, словно лидийский боевой бык. – Ярик… Ярик… – взволнованным шепотом «кричит» Машка.
Оба будто задыхаемся в этой барокамере. Глотаем кислород. Жадно. Судорожно. Отчаянно.
– Тебе страшно?
Еще ее не трогаю, уже красная пелена перед глазами.
– Не знаю… Ярик… Я кричать буду… Буду кричать…
– Громче кричи. Слышишь, святоша? Кричи громче… – агрессивным частоколом советую, прежде чем дернуть ее за бедра ближе к себе.
Ладонь легким касанием по ее спине идет и жестко сжимается на затылке. Вскрикивает Титова один раз: тоненько и коротко. Запечатываю. Губ ее касаюсь и всем телом вздрагиваю. Выстанываю, бл*дь, гудящее возбуждение ей в рот. Внизу живота такой котел разгорается, странно, что не кончаю.
Готов ко всему? Нет.
Вкус Машкин слизываю. Влажный, горячий и сладкий в себя вбираю. У самого слюноотделение повышается. Пропитанный дурью и голодом, действую в собственном ненормальном ритме. Никого никогда так не целовал. Сожрать ее готов. Кусаю. Кусаю… Зализываю. Языком по всему рту гуляю. Маруся воздух рывками заглатывает, покрикивает, постанывает и принимает эти звериные ласки.
– Ярик… Пусти, животное… Пусти… Ярик… Закричу…
– Кричи, святоша…
– Закричу… Заору… – дробным шепотом, прямо в губы.
– Жду…
Снова ее мягкие пухлые губы сминаю. Отвечает, подаваясь еще ближе. Тянет мою губу, всасывает и, застонав, отталкивает.
– Ярик…
Разлагает повисшую тишину низким надсадным криком. Слушаю этот звук, часто дыша ей в лицо.
– И все? Громче давай! Давай!
Подталкивая меня к себе руками, зарывается пальцами в отросшие на макушке волосы. Жадно целует. Кусается, зараза. И снова целует… Стонет протяжно. И только после этого, теряя дыхание, повышает децибелы. Орет так, что в ушах закладывает.
