Зачем???
Что мы теряем, находясь в этой застывшей колбе? В этой разрушающей психику изоляции. В этой вакуумной тишине, которая на самом деле призрачная… Монотонно гудит генератор. Потрескивают люминесцентные лампы. Двери, если приложить силу, грохочут и лязгают. Капает вода. Громко сопит электроплитка. Кинозаписи транслируют человеческие голоса. Только всё это – не живые звуки. Не живые!
Есть только я и Ярик!
Я и он…
Так что мы теряем, накручивая друг другу нервы? Да ни черта мы уже не теряем!
Ни черта!
– Ты собираешься включать свет? – вопрос прилетает сбоку, в непосредственной близости от меня.
Он где-то совсем-совсем рядом…
Все утро пыталась держаться на расстоянии. И никак не могла сконцентрироваться на привычных делах. Мое вполне сознательное «я» требовало спровоцировать Ярика на контакт. Это чистейшее вероломство, признаю. Я нуждаюсь в его близости. Но не только физически. Я… Я не знаю, как это объяснить. Я не знаю…
Дай мне… Дай мне… Дай…
Нужно привлечь новый, ранее не задействованный фактор. Нужно выпутываться… Нужно сопротивляться себе, пока не нырнула в эту темноту с головой.
Сейчас… Сейчас…
Тшшш… Ш-ш-ш-ш…
Мне все труднее возвращаться в реальность. В ослепляющую и устрашающую трезвость мышления. Все труднее…
Рука тянется к выключателю. Я заставляю себя это сделать. Задействую все имеющиеся внутри меня ресурсы… Не срабатывает. Ничего не срабатывает. Никогда еще искушение не было таким сильным.
Нет. Нет. Нет.
Не сейчас.
– Нет. Не собираюсь, – выговариваю, но сама себя едва слышу. Настолько грохочет мое сердце. Отдается безумной пульсацией в висках. Дробной вибрацией резонирует по всему телу. – Я не собираюсь включать свет.
Ярик шумно выдыхает. Я неосознанно делаю то же, следом за ним. А потом ощущаю его руки на своих плечах и на некоторое время теряю возможность вдохнуть.
– Я домой пойду, Оль, – стараюсь не показывать, что расстроена.
Сама ведь не понимаю, почему.
Взгляд, невзирая на внешнее сопротивление, поддаваясь какой-то внутренней потребности, тянется к Ярику. Фокусируюсь только на его лице, он ведь тоже в мою сторону смотрит, а не на завалившуюся ему на колени девушку. Придерживает ее ладонями за бедра и не отрывает взгляда от меня.
Его губы двигаются и изгибаются в ленивой усмешке. Наверное, им сейчас смешно.
Мне же дышать трудно.
– Все, я иду.
Забираю со стола клатч и, раскрутив тонкую цепочку, пристраиваю на плечо. Двигаясь к выходу, концентрируюсь исключительно на паркетной кладке, по которой ступают мои ноги. Быстро моргаю и учащенно дышу.
Что такое?
– Подожди, – Овсянникова нагоняет меня уже на террасе. – Куда ты одна? С тобой поеду.
– Не надо. Оставайся. За мной папа едет.
– А Град?
Сердце с неожиданной болью сжимается.
Что ж такое-то?
– Он знает. Сам звонил папе.
Когда я сказала, что с ним и его «красоткой» в одной «телеге» не поеду.
– Опять поссорились? – Олька не скрывает любопытства.
– Угу.
Точнее, я послала его к чертовой матери.
Ненавижу!
– Понятно.
Отворачиваюсь, но заслышав характерное чирканье зажигалки и уловив забивающий ноздри запах никотина, тут же возвращаю внимание к подруге.
– С ума сошла? Сейчас папа приедет!
– Ну, так твой… – недовольно фыркает. – Не мой же.
– Выброси, Оль, – требую, теряя терпение.
– Ладно, – раздраженно швыряет горящую сигарету в палисадник.
Чертыхаюсь и наклоняюсь, чтобы затушить ее и отнести в урну. Машинально извлекаю антисептик и обрабатываю руки. И все равно как будто грязной себя ощущаю.
Нестерпимо хочется домой.
– Титова… – покачиваясь, привлекает мое внимание Овсянникова. – Ты правда не видишь, что ли?
– Что?
– Градский влюблен в тебя! Он же…
Не даю ей договорить. Действую быстрее, чем успеваю подумать. Я… Я залепляю ей пощечину. Господи, я просто замахиваюсь и бью ее по лицу. Клянусь, это случается впервые. Агрессия мне не свойственна, даже мысленно. И уж тем более я не поступаю так с друзьями.
Искренне раскаиваюсь в содеянном. Но принести извинения не получается. Меня охватывают какие-то непонятные чувства. Они не дают говорить. Дрожат в груди и отчего-то жгут кожу.
Да я бы и не успела что-то сказать. Дверь за нашими спинами распахивается, и на улицу выходит Градский. Один. Взглянуть на него не решаюсь. А он просто хватает меня за руку и тянет в сторону ворот.
– Карета подана, принцесса, – провозглашает с привычной ухмылкой. – Пора домой.
В глаза ударяет свет фар, узнаю номерной знак и незаметно выдыхаю. Только вот как будто не до конца. Что-то странное сгущается в груди и никак не желает рассеиваться.
– Ты ревнуешь? Яр? – возвращаюсь к реакции, которую увидела в его глазах до того, как потух экран телевизора. – Ярик, отвечай…
– Да, я, мать твою, ревную! Не хочу, чтобы тебя целовал кто-то, кроме меня, – обрушивает одним махом.
Я тоже свирепею. За все сразу. Его и свои ощущения.
– Ты не должен меня ревновать!
В груди закипают какие-то процессы: со щелканьем, скрежетом и гудящей вибрацией. Даже не пытаюсь их остановить.
– Не должен?
Я не должна. И он не должен.
– Нет! Это неправильно. Это испортит самое главное.
– Что же?
– Нашу дружбу. Это ведь самое главное!
Слышу, как Ярик скрежещет зубами. А потом рывком приближается и кусает меня за щеку. Вздрагиваю и едва сдерживаю визг.
– Сначала провоцируешь, в душу мне лезешь со своими вопросами, знать все хочешь… Что здесь! – не знаю, куда он указывает, но догадываюсь. – А потом… «Ярик, Ярик, ты не должен», – передразнивает мой голос. – Думаешь, мы выйдем отсюда здоровыми, м? – смеется, но веселья в этих звуках отнюдь нет.
– Если думать, то стоило бы озаботиться, выйдем ли в принципе? – со злостью выдаю свой главный страх. – А я не думаю. Я не думаю!
Запрещаю себе.
Тревога прячется глубоко внутри меня, и я не могу допустить, чтобы она прорвалась наружу. Потому что та тьма гуще и опаснее, чем эта снаружи – наша общая.
