Я невольно зависаю. Переставая улавливать суть того, что она говорит, словно чумной, слежу только за тем, как двигаются эти губы. Кроме быстрого секса в «кинозале» днем, трахались еще дважды за минувшую ночь. И вот… Снова хочу. Тяжело ею насытиться. Просто смотрю на нее, полностью одетую и разглагольствующую о будущем, и завожусь.
Черт…
Вашу мать, бл*дь…
Слушай ее, идиот…
Преодолевая ощущения, что сознание виснет в каком-то бескрайнем коматозе, заставляю себя концентрироваться на монотонных рассуждениях Маруси.
– …не желаю, как мама, дома сидеть, – озвучивая это, поджимает губы и пытается улыбнуться. Получается как-то не особо радужно. – Обязательно окончу университет. Потом аспирантуру. Может, еще за границу поеду. Пройду дополнительное обучение. Возможно, удастся даже какую-то практику подхватить… Но в Одессу в любом случае вернусь. Получу здесь хорошую должность. Буду реализовываться. Мне это нужно, понимаешь? Это мое. Быть среди людей, – Маруся выразительно вздыхает и на несколько секунд замолкает. Даже мне эта фраза с шорохом по нервам несется. А уж сверхчувствительной святоше на первых же нотах хреново становится. С трудом сглатываю, глядя в ее увлажняющиеся глаза. – Хочу приносить ощутимую пользу для общества. Чего-то добиваться… Постоянно развиваться, личностно расти. Быть на слуху, как папа, – ее голос вновь садится до едва различимого шепота. Но зрительный контакт не разрывает. В душу прорывается, в поисках необходимых ответов. – Считаешь… Считаешь, глупо думать об этом сейчас?
Будто я ферштейн
[7]… Все, что знаю: святоше крайне сильно нужна моя поддержка. Уверует всему, что я скажу.
– Нет, не глупо, – выдерживая паузу, даю ей возможность убедиться, будто уверен в этом. Нет, я в самом деле никогда не обесцениваю ее мечты. Кроме шуток, если для нее важно, как это может быть мною высмеяно? – Ты умница. Все правильно, Манюня. План должен быть всегда.
– А у тебя какой?
Тут-то я и выпадаю из картинки ее идеального мира. Не могу признаться, что сам ни хрена не думаю о будущем. Подстраиваюсь, импровизирую, где необходим быстрый результат – выплываю на наглости. В общем, живу так, как не терпит того святоша – плыву по течению и против него, но без какой-либо цели. Не загадываю, потому что во многое с Марусей же и впрягаюсь. Теперь что должен сказать? Звучит ведь не особо круто. В моей жизни оторванным и независимым от Титовой является только спорт. Там я первоначально делаю то, что сам хочу, косвенно – то, что должен делать.
– Сейчас, когда выйдем, нужно будет сосредоточиться на секции. Наверстывать с тренировками и прочим, – выговариваю твердо и обтекаемо. Неискоренимая привычка – во всем действовать уверенно, даже когда этой уверенности ни хрена нет. – Чемпионат прошляпил… Тренер надолго в «запасы» посадит, но спуску не даст. Все кишки вымотает. Да и отец… Сама понимаешь. Будет охренеть как интересно.
От замелькавших перед мысленным взором картинок невольно расширяю глаза и громко сглатываю.
Да похрен.
В первый раз отгребать, что ли?
– Как думаешь, нас вообще ищут?
– Конечно, ищут.
В этом я действительно не сомневаюсь. Зная отцовские методы, странно, что до сих пор тут сидим.
Двадцать первый день…
Двадцать первый, вашу мать!
– Ридер такая сволочь… – бросает Маруся без особых эмоций.
А вот я реально свирепею. Сцепив зубы, отворачиваюсь от Маруси и упираюсь взглядом в потолок.
– Лучше ему сдохнуть. Это, на хрен, единственное оправдание, которое я приму, – выталкиваю агрессивно затянутым голосом.
Машка молча приподнимается и, пристроив голову мне на плечо, ныряет ладонью под руку. Вжимает пальчики в напряженные мышцы. Затем медленно гладит. Незаметно и вроде как ненавязчиво расслабляет. Повторно сглотнув раскаленный комок жара, планомерно выравниваю дыхание.
– Яр, знаешь, чего я боюсь больше всего?
– Чего?
Знаю, но, сжимая челюсти, даю ей возможность озвучить.
– Сильнее, чем социального признания, желаю всегда быть рядом с тобой. Пронести нашу дружбу, наше уникальное родство душ сквозь года! Оно же уникальное? Я подобного никогда не встречала. Между нами ведь все по-честному? – выказывает свои страхи и замирает практически бездыханно.
Ни звука.
Я на мгновение тоже непреднамеренно все системы торможу. Дальше в дружбу играем, помню. Хоть меня это ни хрена не устраивает, гашу вспышки раздражения, потому как чувствую, что со святошей сейчас, если давить стану, общих точек не найдем.
– Тебе не из-за чего волноваться, – заверяю ее и снова зубы сжимаю. Дышать не могу. Херня полнейшая. – Мы всегда будем рядом. Так завещал папа Тит, помнишь? – дурачусь, вспоминая эту сопливую ерунду, и в то же время серьезно в глаза ей смотрю.
Охренеть, какой тонкий намек на толстые обстоятельства, бля.
Маруся смущается, но взгляда не отводит. А я вдруг чувствую, как у самого скулы жаром палит.
Сука…
– Ярик, я не шучу.
– Я тоже, – серьезнее некуда, вашу мать. Самому страшно. Но вида, безусловно, не подам. – Все путем, Титошка. Ни черта нас не разведет.
– Все ведь останется здесь? Между нами?
Сердце в груди огнем охватывает. Жжет во мне дыру, словно кусок раскаленного докрасна железа.
– Между нами.
Святоша, в отличие от меня, расслабляется и даже успешно лыбу тянет.
– Хочу тебя обнять, – заявляет достаточно тихо, но у меня отчего-то в ушах закладывает и звенит.
– Обнимаешь же, – напоминаю ей с жестковатым натиском. – Зачем озвучиваешь?
– Просто… – когда Маруся свое получила, хрен ее проймешь интонациями. Продолжает сверкать. – Обнимаю, конечно. Мне нравится тебя обнимать.
– Чудесно.
В груди новый жгучий вихрь закручивается. Молотит там все, что только можно.
– Ярик, тебе со мной хорошо?
– Идеально, – хоть тон не смягчаю, реально не вру.
– Заметил, здесь, в бункере, мы стали меньше спорить? Хоть какие-то положительные изменения, – звонко смеется. А потом неожиданно чмокает меня в щеку. Следом – в подбородок, там и тормозит, ерзая по отросшей щетине губами. – Колючий, – вздыхает весьма характерно.
Не дурак, распознаю эти звуки.
Вижу ее расширенные зрачки и совокупным ходом на все сразу реагирую. По телу мелкими мурашками дрожь рассыпается.
– Выключим свет?
Спрашиваю я, краснеет святоша.
– Зачем сейчас? – дергается, пытаясь подняться.
