Так сколько же я на самом деле тут нахожусь? Сколько времени прошло?
Смотрю на цифры внизу экрана, а посчитать не могу.
Сколько я тут сижу? Сколько?
Еще не оправившись от смерти сына, приехал в загородный дом с определенной целью – спуститься в бункер. Впервые меня заботила не проверка запасов. Нет. Пребывая в какой-то лихорадочной агонии, хотел избавиться от тех вещей, которые никогда больше не понадобятся.
Запустил генератор. Автоматически включились камеры.
Покинуть комнату так и не смог. Застыл, будто враз окаменел. Из внешних органов только глаза сохраняли активность.
Видел, как полуголые целующиеся оторвались друг от друга и с криками двинулись к выходу из бункера. Видел и не мог оправиться от шока.
Что они там делают?
Парня узнал. Но это, естественно, лишь добавило отрицательных эмоций. Как я его в тот момент ненавидел! Люто, отчаянно и как-то болезненно.
Кто впустил?
Почему?
Почему он?
Не желая слушать вопли о помощи, остановил генератор и стал ломать голову, как поступить дальше. С оглушающей ясностью осознал, что отпускать не хочу.
Почему?
Почему сейчас?
Почему они живи, когда мой сын мертв?
Наблюдал и наблюдал за ними. Вскоре это превратилось в мою основную работу. Какое-то странное, несколько тошнотворное, но оголтело-приятное облегчение наступало, когда слышал по новостям, что их ищут.
Градский Ярослав Сергеевич.
18 лет.
Особые приметы: рост – 188 см, крепкого мускулистого телосложения, волосы темные, глаза карие.
Последний раз видели 24 сентября. Был одет в белую рубашку и черные брюки.
Титова Мария Адамовна.
18 лет.
Особые приметы: рост – 168 см, худощавого телосложения, волосы светлые, глаза карие.
Последний раз видели 24 сентября. Была одета в блестящее серебристое платье.
Видел встревоженные лица родителей, слушал их обращения и испытывал жутчайшее и опустошающее ликование. Остановиться не мог.
Я не один.
Пусть и им…
Пусть они там сдохнут…
Машину этого недомерка Града нашли неподалеку. Полиция, а потом и отцы, район шерстили. Вышли на живущего через пару домов мужика. Там целый притон накрыли, но сдавать его властям никто не спешил. Всем плевать.
Тогда как мой сын от этой дряни погиб!
Они просто ищут своих детей, не замечая ничего, кроме собственного горя.
Ничего!
Дергая миксер звука вверх, сосредотачиваю воспаленный взгляд на изображении. Греховное совокупление достигает ожидаемого финала. Возятся после по кровати, бесстыдно разглядывая оскверненные тела.
– Ты снова испачкал меня. Я вся липкая. Ты на моей коже… – прерывистый и удушающе-восторженный вздох девчонки.
– Да, святоша, я на твоей коже, – жадно мнет ее грудь подонок. – Ты такая красивая. Не могу насмотреться.
– Ярик, Ярик… Испачкай меня еще…
Слишком они счастливые. Пришло время создать им по-настоящему невыносимые условия.
Игры закончены. Приготовьтесь сдохнуть.
Глава 41
Мария
Правил больше нет.
Остаток того дня и весь следующий мы с Яриком проводим в постели. Если и поднимаемся, чтобы поесть или принять душ, словно приклеенные, практически не разрываем физического контакта. Ходим по бункеру полуголые, безостановочно изучаем тела друг друга и страстно целуемся. Когда трогаешь и видишь, как именно это происходит, ощущения совсем другие. Гораздо ярче и острее.
– Я нарисую тебе… – задумчиво проговариваю, пристраивая подбородок на живот Яра и постукивая кончиком маркера по воспаленным и от этого чуть болезненным губам. – Придумала!
– Вперед!
– Не спросишь, что именно? Не боишься?
– Не боюсь!
Его, как всегда, возмущает это слово, а я смеюсь.
– Итак… – опускаю стержень маркера на гладкую загорелую кожу рельефного и твердого пресса, ближе к правому боку. – Не смотри! Ты меня сбиваешь.
– Окей, Манюня, – вздыхает Ярик. Откидываясь на подушку, прикрывает глаза тыльной стороной предплечья. – Твори.
Я лежу между его ног и чувствую, что он действительно полностью расслаблен. Только там… Ну, у Ярика постоянно эрекция, сколько бы мы ни занимались сексом. Не всегда в полную силу. Но весьма ощутимо. Наверное, это то самое состояние, которому парни с сальными ухмылками присваивают статус «привстал». Это забавно. И волнующе. Машинально облизываю губы и скашиваю взгляд к отчетливо выделяющемуся под темной тканью боксеров члену. Хорошо, что Яр соизволил одеться. И плохо… Бесшумно вздыхаю и возвращаюсь к своему основному занятию. Усиливаю нажим и рисую черную изогнутую дугу, которая после плавного поворота превращается в линию. Изображаю половинку сердца с рваной зубчатой серединой в месте, где его разделили.
– Одна часть будет у тебя, а вторая – у меня.
Спрятав усмешку, дую на чернила, чтобы они быстрее подсохли. С неким замиранием в сердце наблюдаю за тем, как кожу Ярика стягивает мелкой дрожью. Не знаю, как это работает, но каждый раз, когда вижу, это действует на меня соответствующим образом, вызывая по всему телу ответные мурашки.
Когда Градский отнимает руку и делает попытку привстать, протестующе вскрикиваю и толкаю его обратно.
– Еще нельзя! Подожди-подожди!
– Святоша, – цедит он, глядя в потолок. – Мое терпение на исходе.
Я в этот момент тихонько хихикаю. Не над ним насмехаюсь. Над тем рисунком, что у меня получается. Вписываю в половинку сердца большую букву «М», а вокруг «разбрасываю» мелкие кривоватые сердечки, вперемешку с размноженным междометием-вздохом «ах». Заполняю своим художеством обширный участок идеального тела Ярика. Подбираюсь к темной полоске волос и, оттягивая широкую резинку боксеров, дорисовываю последнее сердечко. А потом абсолютно не запланированно изображаю еще один объект.
Я так близко к нему…
Закусываю губу от усердия и необоснованного смущения. Да так и заканчиваю, теряя уверенность в пальцах и движениях в принципе.
– Я на тебе целое послание оставила, между прочим, – произношу севшим от волнения голосом.
С дрожью выдыхаю и, отбрасывая маркер, прижимаюсь к горячей коже ртом. Ничего предосудительного и грязно-порочного не совершаю, просто целую Ярику живот. Он вздрагивает и как будто закашливается. После короткой хрипловатой одышки напряженно замирает. Кажется невозможным, но от этого его мышцы проступают еще четче и становятся такими твердыми, словно из стали вылитыми.
