– Мы справимся.
– Да.
Наш шепот заглушает взрыв музыки. Даже я, бл*дь, в курсе, что это «Времена года
[10]», только в какой-то долбаной современной рок-обработке. Разрывает пространство с такой громкостью, от которой рефлекторно хочется закрыть уши ладонями.
Но мы с Титовой терпим. Тупо, мать вашу, терпим.
Ее руки не отрываются от меня, и я не двигаюсь.
– Что теперь будем делать? – вопрошает Манюня, как только с резким обрывом прерывается последняя нота.
– Нам нужно поесть и согреться.
– Да.
Двигаемся в кухню, совершенно очевидно, что обоюдно гадая, как собираемся впихнуть в себя хоть что-то.
– Чтобы получилось, нужно отключить мозги. Просто положи в рот и прожуй, – раздаю советы, когда у самого все по-прежнему тряской идет.
– Хорошо.
Съедаем немного в действительности. Самый минимум, чтобы восполнить физические силы. Не приходит аппетит во время трапезы, как ни надеемся. Каждый звук, каждый шорох баламутит слабо оседающую тревожность. Постоянно находиться в напряжении чревато, но эти всплески настолько разгоняют сердце, что невольно сравниваешь риски. Что вероятнее: сдохнуть от нервного передоза или от банального приступа?
– В «кинозал»? Или в спальню?
Машка с ответом не спешит. И с выбором удивляет. Предложил без каких-либо рассудительных помыслов то и другое. Однако был уверен, что выберет спальню. Ибо в «кинозале» делать нам больше нечего. Но она тянет меня именно туда.
Садимся на диван и натягиваем на колени одеяло.
– Убогий или идиотский? – с первого вопроса понимаю, что Титоша, повышая голос, заводит игру, которую мы использовали в детстве, чтобы запутать и позлить одноклассников и прочих другов.
– Убогий.
– Холодный или горячий?
– Холодный.
– Объективный или реальный?
– Объективный.
– Дикий или агрессивный?
– Дикий.
– Идеальный или едкий?
– Идеальный.
– Молочный или… молочный?
Последний вопрос всегда был самым раздражающим, и нам на нем неизменно хотелось смеяться. Сейчас не получается. Ни у меня, ни у Маруси. Сглатываю и просто заканчиваю:
– Молочный.
В реале особого смысла в этом нет. Элементарно складываем по начальным буквам: уходим или играем? Никакой великой тайны. Просто это только между нами. Машка всегда подбирала новые и новые прилагательные, но результативные варианты оставались постоянными.
Уходим или играем дальше?
Сколько лет прошло, мы повзрослели, но так никому и не открыли секрет этой чухни, хотя, смехотворное дело, допытывались многие.
– Принято, Яр. Черным по белому.
Не знаю, срабатывает эта хрень, или тупо совпадение… Ридер ведь тоже не в курсах. Его всегда, равно как и всех остальных, бесило, когда мы с Титошей это проворачивали и свинчивали. Вот и сейчас, чертов мудак ведется и сходу врубает громкоговоритель.
– Сейчас я открою дверь, – раздается над нами механический голос. И… это, черт возьми, не дерганый фальцет Ридера. Во мне все на голых инстинктах обмирает еще до того, как слышу следующее: – Выйти сможет только один. Выбирайте.
Глава 45
Мария
Захлебываясь беззвучными рыданиями, чиркаю спичку за спичкой. Вопреки заверениям Ярика и собственным знаниям, пытаюсь поджечь брошенную в эмалированный таз одежду. Серный кончик воспламеняется и моментально гаснет. Не удается даже донести до ткани. Пора бы остановиться… У меня всего один коробок, а зажигалку в темноте не отыскать.
Стоп.
Не будь глупой.
Прекращай.
Не могу. Мне страшно. И это все, на чем я могу сконцентрироваться.
Громко плакать нельзя, напоминаю себе об этом. Напоминаю и обращаюсь в слух. Но ничего вокруг меня не происходит. Вакуумная тишина. Слышу лишь совокупность собственного судорожного дыхания и безумного сердцебиения.
Очередная спичка гаснет, даже не опалив до конца головку.
Я должна прекратить их жечь. Я должна, иначе останусь без источника света. Хоть толку от них никакого, все же какое-то призрачное успокоение в этом есть.
Последние минуты такие ужасные. Худшие в моей жизни. Сколько же их убежало? Не могу оценить даже примерно.
Страх лишает рассудка.
На пике паники в определенный момент даже инстинкт выживания подводит. Просто хочу, чтобы все это закончилось, как можно скорее.
Все вокруг говорят о войне, готовятся к обороне. А она происходит здесь и сейчас. В этом адовом месте! И направлена она против меня.
Ярик не соглашался уходить в одиночку. Я настояла. Потому что выйти вдвоем нам не позволили, а оставаться дальше в бункере, без электричества, тепла, полноценной вентиляции и под воздействием непрерывного психологического давления – равно безнадежному растягиванию агонии.
«Если выйдете вдвоем, расстреляю обоих…»
Пытаясь выровнять надсадное дыхание, трусь спиной о ледяную стену. Не могу понять, холодно мне или жарко. Колотит изнутри и снаружи.
– Иди, Ярик. Иди, пожалуйста.
Я ведь его с кровью отрываю. Но выхода нет. Так надо.
Ему тоже сложно.
Он так выдыхает… В памяти пожизненно осядет странный, несвойственный моему стальному Градскому звук – пропитанный яростью, болью и отчаянием.
– Я вернусь за тобой, – шепчет, с силой прижимая к себе. – Даже если мне придется его убить, вернусь. Слышишь, святоша?
– Знаю, знаю… Ярик, Ярик… – очень стараюсь не позволить себе сорваться на слезы. Иначе он не уйдет. А я должна его отпустить. Обязана показать, что силы есть. Смогу. Выдержу. Я тоже смелая. – Я – Маруся Титова, помнишь? Титова!
– Да. Моя. Титова, но моя.
С горьковатым волнением смеюсь над тем, как Яр всю нашу жизнь, несмотря на мою принадлежность к другой семье, упорно себе меня присваивает. Я его тоже. И это навсегда.
Нас не разделить.
Протяжный одобрительный звуковой сигнал, множественные щелчки замков, шипящее вытеснения сжатого воздуха. Без освещения понимаем, что дверь открылась.
Вздрагиваем и будто по команде усиливаем объятия. Сладки и мучительны наши последние мгновения вместе.
