Глядя в ее ошалевшие глаза, Серега расхохотался.
— Да в вас, моя мадам, кричит отчаяние.
— Моя мадам? — фыркнула Ника, шлепнув его по плечу. — Ну, ты, Сережа, думай хоть иногда. Бесишь со своими прозвищами уже конкретно!
И даже на ор блаженной Плюшки отреагировал вполне благосклонно. Сдернув с макушки кепку, водрузил ее на перегретую голову своей мартышки.
— Может, хватит моря? Поедем на квартиру?
— Чуть позже, — сбавила тон. — Давай в тенечке на шезлонге посидим.
Оставались на пляже до глубокой ночи. Опираясь спиной на грудь Сергея, Ника полулежала между его бедер. Моментами молчала, бессознательно накручивая на пальцы пряди волосы, в какой-то миг вдруг начинала говорить — много и сумбурно, потом стискивала своими ладонями его руку, прижимала к груди, словно что-то хотела сказать, но колебалась. Так и не решилась.
Зря. Он бы все принял.
Нуждался в том, чтобы постоянно ее касаться: невзначай проводить ладонями по плечам и рукам, прижимать к животу, оглаживать через тонкую ткань ребра, спускаясь к бедрам и сминая подол, дорваться до голой кожи.
На полпути к дикой зависимости морально не казнил себя за желания бесцельно смотреть на лицо Доминики, ласково гладить костяшками пальцев щеки и подбородок, убирать за уши, выдернутые из пучка ветром прядки волос.
***
— Можно, я тебя тоже потрогаю?
В спальне стояла кромешная темнота. Возвращаясь из ванной, Ника задернула шторы и погасила все светильники.
— Да.
Обхватив его член ладонью, она замерла. Ни шороха, ни вздоха с ее стороны не доносилось. Тишина повисла.
— Ты там жива, моя мадам? — резко выдохнул Град, понимая — его уже кроет.
— Ах, Сережа, он такой… необычный…
— Ну да. У меня — волшебный, — сдавленно произнес, вдыхая и выдыхая через зубы. — Тебе повезло.
— Можно мне сделать так, как делаешь ты?
— Как?
— Имитировать фрикции, ну, или как там нормально?
— Подрочить?
"О, да!"
— Ты можешь мне подрочить.
И тут же отстранился, выскользнув из ее руки.
— Бл*дь, я только сказал, подумал об этом, и… у меня… все…
— В смысле?
— Чуть не кончил, — пояснил непонятливой Плюшке.
— И что? Я хочу, чтобы ты… ну, кончил… — судя по низкому тону голоса, она уже как рак красная от смущения.
И все равно наглая!
Хочет, чтобы он кончил… Он, бл*дь, конечно, тоже. Только не за две секунды и одно движение!
— Я осторожно, — тихо шепнула Ника, словно он, Градский, пятилетний пацаненок, которому нужно замазать колено "зеленкой".
Прикоснулась подушечками пальцев. А затем, прихватив чуть смелее, скользнула по длине вниз и обратно вверх. Низ Серегиного живота скрутило раскаленной спиралью. В расширенных до предела глазах заискрило. Спину и шею осыпало мурашками. Бросало то в жар, то в холод, пока лоб и виски не покрылись бисеринками пота.
Не соображая, как хоть немного растянуть ошеломительное наслаждение, скользнул рукой в волосы Ники, сгреб на затылке в кулак. Прижался лицом к ее лицу, поймал рваное дыхание, припал к губам в коротком поцелуе. Повел носом по щеке вниз, за ухо к шее. Шумно и часто дыша, наматывал легкими ее неповторимый запах.
— Плюшка… — из горла вышел тяжелый хриплый стон.
Ее нежная ладонь совершила четыре захода вниз и вверх по его члену. Яркость и острота оргазма захватили Градского врасплох. Сознание порвало на части. Он еще долго не мог отдышаться и прийти в себя.
[1] "Единственная моя", Ф. Киркоров
[2] "Ты поверишь", Ф. Киркоров.
[3] Есть такая пословица в приблатненных кругах: ни украсть, ни покараулить. Так говорят о тех, кто не способен ни на первые роли, ни на шухере постоять.
[4] Darren Hayes.
[5] Krump относится к старой школе хип-хопа (Old school). Основатели стиля были верующими людьми, дух резкий, энергичный и агрессивный. Является бурным и гиперскоростным танцем.
Глава 19
Ты ладонь в ладонь положишь, Молча голову склоня.
Но и ты понять не сможешь, Что ты значишь для меня.
© Филипп Киркоров "Ты, ты, ты"
Время погрузилось в упоительную дрему. Градский не замечал ни дат, ни дней недели. Жил, словно по инерции. Сон пропал и аппетит испортился. Каждую минуту стремился быть рядом с Плюшкой. Если не получалось, мысленно там был. И одни только думы о ней вызывали внутри него волну щемящего трепета. Прятать их, загонять подальше больше не хотелось. Проживал все, как есть. С мальчишеской безрассудностью и шальным восторгом.
Выйдя из душа, Серега натянул свободные спортивные штаны и расхлябанной походкой направился в другой конец комнаты, к аквариуму с черепахой.
— Ты тут еще жива? Прости, что мало времени с тобой сейчас провожу.
Слегка ухмыльнулся, когда Буффало ни единым движением не выказала, что заметила его присутствие. Пока он распинался, напротив, прикрыла глаза.
— Ладно, не дуйся. Я знаю, мама кормила тебя вовремя, — постучал по аквариуму пальцем, но, так и не получив в ответ никакой реакции, поднял руки, сдаваясь. — Окей, отвалил.
Словно разобрав в словах Сергея смысл, черепаха открыла глаза и, вытянув шею, повернулась к стеклу.
— Я понял, если бы ты умела разговаривать, сейчас бы меня послала, — засмеялся.
— Прости мудака, — поморщившись, прижал к сердцу ладонь.
Буфа моргнула, прищурилась и неторопливо подплыла ближе к стеклу.
— Мир? Ну, мир?! Мииир!
В дверь коротко постучали. И Градский, подмигнув питомцу, неторопливо последовал к центру комнаты.
— Сережи, ты дома? — зачастила мать с порога.
— Как видишь.
— А… уезжаешь?
— Нет. Дома буду. Кузя к экзамену готовится.
Пройдя к стеллажу, вернул на полку учебник-муляж, которому в этом семестре досталась главная роль в театральной постановке Градских "Отцы и дети". Его Сергей, стоило кому-то из предков появиться в комнате, переносил из стороны в сторону или же, для достижения наиболее высокого результата, распахнутым оставлял на столе. Если бы не обложка, с тем же успехом с фантомной ролью этого кирпича справился любой-другой прямоугольник.
— Как дела в универе?
Отработанными движениями выровнял весь книжный ряд.
— Ты же сама знаешь. Зачем спрашиваешь?
— Ну да. Слава Богу, Нежданов одобрил твой дипломный!
