Зло выдыхает.
Упирается взглядом в край темного письменного стола. Внимание Евы поглощает очертание серого пистолета. И она окончательно выпадает из реальности. Оказываясь где-то за гранью настоящего, без сомнений шагает дальше. Мысли, как черные птицы, расправляя свои крылья на всю широту, подталкивают ее в темноту.
Хватая оружие, девушка восхищается его тяжестью и разительной прохладой. Делает глубокий вдох. Освобождается от куртки, чтобы обеспечить своему изнуренному телу большую гибкость.
Выходя из кабинета, продолжает поиски.
Наконец слышит голоса из гостиной. Чуть замедлившись, перешагивает порог, выбрасывая перед собой руку с зажатым в ней пистолетом. И когда остается лишь несколько секунд до финальных титров, хитроумный режиссер ее жизни использует стоп-кадр.
Остановка изображения.
Первый, кого она видит прямо перед собой — мама.
Реакция Евы замедляется, словно под воздействием психотропных веществ, которые ей любил приписывать Гольдман. Стоит с направленным на мать пистолетом, хотя убивать ее, вроде как, не собирается. Хочет обратить внимание на остальных присутствующих, чтобы определить, кем они являются. Но не может пошевелиться. Периферийным зрением отмечает, что их в помещении очень много.
Ей же нужен только один человек. Она пришла за отцом.
— Всем оставаться на местах, — этот приказ отдает смутно знакомый мужской голос, но он не вызывает у Евы интереса.
Другой окрик вынуждает ее двигаться.
— Ева, — зовет отец.
Поворот головы синхронно с перемещением по воздуху пистолета. Стремительно. Инстинктивно. Слаженно. Фокусировка зрения на человеке, которого она когда-то любила по праву кровного родства.
Гнев заполняет все существо девушки, сигнализируя, именно он — ее цель.
Повисает звенящая тишина.
Она смотрит в холодные глаза отца. Чувствует себя покалеченной, уродливой, опустошенной.
— Ева, — с нажимом произносит он. — Что ты творишь? Возьми себя в руки.
Только для Евы его слова — пустые звуки. Они создают колебания воздуха, но не имеют содержания.
— Меня зовут Эва, — с ледяным спокойствием громко провозглашает она.
Глубоко вздыхает, ощущая приятное и обширное покалывание в груди.
Неторопливо прощупывает публику взглядом. Читает в их глазах шок, растерянность и страх. И ей приходится по вкусу впечатление, которое она производит.
Приходько следует глазами по порванным колготкам девушки, колышущейся на худых бедрах черной каскадной юбке, грязным разводам на лице, беспорядочным волнам волос. Ева Исаева не выглядит как желанный приз. От ее проникающего, словно острые ножи, взгляда озноб ползет по коже.
— Меня зовут Эва, — повторяет девушка громче, окрашивая свой голос гневом и силой.
Она походит на вырвавшуюся из клетки рептилию, тело которой нашпиговали неконтролируемой силой, а сознание под корешок заполнили обидой. И эти прочные стеклянные стены разрушил Адам Титов.
Она таит угрозу для них всех. И ее сила заключается вовсе не в оружии. Она — в жажде справедливости. Нет страшнее человека, чем тот, которого задели за живое.
— Меня зовут Эва, — чеканит девушка, выжигая в застывшем воздухе каждый звук. — Все услышали? А теперь повторяйте!
Создается впечатление, что присутствующие забыли, как двигаться. Или находятся под гипнозом. Каждый из них заполняет лишь отмеренное ранее пространство. А по контуру их тел воздух превращается в бетон.
— Повторяйте!
Синхронно не получается. Первый осторожный голос принадлежит Приходько. Это подталкивает и остальных к подчинению. Следом шелестят низкие голоса вытянутых, как стволы деревьев, охранников. Их здесь целая армия, учитывая, что Виталий Иванович прибыл со своей свитой, и они примкнули к вышколенным амбалам Исаева.
Последним следует тихий шепот со стороны Ольги Владимировны. И ни звука от Исаева. Он сцепляет зубы до яростного скрежета. Задумываясь о том, что вероятнее откусит себе язык, чем выполнит требование.
Ева сухо улыбается.
Черные птицы набирают высоту, накрывая застывшую толпу своими широкими темными крыльями и отрезая их от внешнего мира.
— И еще раз!
Воздух снова множится голосами. Но Исаев упорно молчит.
— Слезы — не слабость, папа, — заявляет девушка. — Слабость — это прихоть, которая сидит внутри человека и, подавляя его «я», требует полного себе подчинения. Если подкармливать ее регулярно, она быстро разрастается. И вместе с ней — ее аппетиты. Твоя слабость — власть. Стремление к ней уничтожило тебя, папа. Она тебя сожрала. У тебя не осталось ценностей.
Ноздри Исаева гневно раздувается. Кажется, он готов подойти и вырвать у нее из рук пистолет. Но он не двигается, скашивая взгляд в сторону, за спину Евы. За что-то цепляется, сохраняя вынужденную неподвижность.
— Вы все — слабые, — никто не смеет ей возразить. — Продаетесь за деньги и предоставляемые ими удобства. У каждого из вас есть ценник. У кого-то больше, у кого-то меньше, но все вы продажные твари.
— Послушай… Эва, — говорит Приходько, и Ева фокусирует на нем свой недовольный взгляд. Ей изначально неинтересно то, что он скажет. — Я понимаю твое расстройство. Но давай попробуем успокоиться, — ее взгляд замирает на лице мужчины, выхватывая его тусклые глаза и тонкий рот, растягивающийся в снисходительной улыбке. Он говорит с ней так, словно она милый взбесившийся котенок. — Ты можешь опустить пистолет, чтобы мы сделали это? Никто не причинит тебе зла.
— Нет, — отрезает девушка.
— Подумай сама…
— Я думаю. Я думаю, вам следует помалкивать, Виталий Иванович! Не хотелось бы портить узор вышивки на вашей рубашке.
Явный подтекст угрозы выводит из оцепенения одного из телохранителей. Он ступает к Исаевой, пока сам Приходько не ловит его за локоть.
— Назад, Сеня.
Парень напрягается и замирает, а Ева разражается хохотом.
— Сидеть, Сеня. Лежать, Сеня… А, кстати… — обводит взглядом присутствующих. — Всем лежать! Руки скрестить за головой. Лица в пол, — инструктирует, словно подобное ей приходится делать не в первый раз. — Остаешься только ты, папа.
— Эва… — пробует урезонить ее Ольга Владимировна.
— Ложись на пол, мама. Ты столько лет упорно игнорировала все проблемы этого дома. Сейчас я прошу тебя, — но тон ее голоса не похож на просьбу, — лечь на пол и закрыть глаза. Все закончится очень быстро. Обещаю.
— Господи, Е…
— Немедленно ложись на пол, мама!
Это гневное требование сопровождается сменой направления пистолета. Когда их взгляды скрещиваются, Ольга Владимировна вздрагивает. Понурив плечи, сдается. А Ева хладнокровно наблюдает за тем, как мать опускается на колени и, принимая лежачее положение, утыкается в пол лицом. Ее не трогает даже то, что сразу за этим ее плечи начинают дрожать.
