Цвета блекнут, вопреки сопротивлению Евы. Она понимает, что снова возвращается в темноту, слыша учащающийся писк и чувствуя на губах свое собственное горячее дыхание.
«Нет, нет, нет…»
Возобновившиеся голоса стихают до того, как она понимает суть диалога.
— Ева Павловна?
Ей крайне не нравится это обращение.
Чья-то тяжелая ладонь ложится на ее запястье, и дыхание девушки резко стопорится. Она стремится избежать любого прикосновения. Пробует выдернуть свою руку, но та, не подчиняясь сигналам, которые посылает ее мозг, остается неподвижной.
— Эва?
С этим голосом приходит столько мыслей, ощущений и эмоций. Такая безумная путаница. Такой взрыв, что в груди становится больно.
Сильнее. Выше. Громче. Больнее.
— Она просыпается?
— Не факт. Показания датчиков могут изменяться в зависимости от того, что ей снится.
Диалог прерывается. Сознание Евы срывается с застопорившейся отметки. Проясняется с пробуксовкой. Бросается вперед, захлебываясь фрагментами обрывочных воспоминаний.
Глава 21
Пока выброс гормонов не ослабляет организм, требуя возвращения ко сну.
— Держи лодыжки выше, не пытайся нащупать дно. У тебя получится.
Повторяя указания матери, Ева проплывает вперед несколько метров.
— Вау-вау! У меня получается! Смотри-смотри, мамочка!
— Отлично, Ева! Ты большая молодец!
— Папа! Смотри!
— Очень хорошо, дочь.
Бедро сводит судорога. Море расходится, создавая глубокую воронку. Головокружительное стремительное падение заканчивается на твердой поверхности.
В стороне раздается увлеченное цоканье.
— Ты испачкала платье, маленькая проказница.
Приподнимаясь, Ева обращает взгляд в направлении этого порицания. Арина Даниловна сидит в углублении светло-зеленого кресла. Поймав момент, когда она поднимает глаза поверх очков в роговой оправе, девочка гримасничает и показывает ей язык.
— Верх невоспитанности, юная леди.
— Кричащая вульгарность, — передразнивает няню, попадая в ритм ее речи.
Ветер врывается в открытое окно, подхватывая растрепанные хвостики. Кружит по комнате, приглушая строгие наставления женщины.
Расфокусирование зрения. Секундная задержка дыхания.
Смена обстановки и освещения.
— Папа! Папа!
— Ну, что случилось, Ева? — отрываясь от газеты, Павел Алексеевич слегка поворачивается в сторону дочери. — Почему ты вопишь?
— В саду змея!
— Нет здесь змей.
Влезая между столом и кресло отца, требует полноценного внимания.
— Но я же видела, — сдвигает газету ниже, ища глазами глаза отца. — Папочка… Ты же поймаешь ее?
В припадке раздражения Исаеву вдруг хочется смести дочь одним взмахом руки. Просто, чтобы она убралась. Грубо смеется, скрывая за этими звуками злость.
— В нашем саду не бывает змей.
Лицо девочки застывает. В глазах появляется разочарование.
— Ты мне не веришь?
— Нет, Ева. Так что прекращай морочить мне голову.
Кромешная темнота, словно пауза между кадрами кинофильма. Всего несколько секунд… Мрак разрывает яркая белесая вспышка, и слышится раскатистый гром. Дождевые капли холодят открытые плечи и пропитывают влагой ткань платья. Но Ева не спешит искать укрытия, запрокидывая голову, с замиранием ждет следующего порыва непогоды.
— Ева?
— Ева! В дом! Сию же минуту!
— Иду, мама, — ее выкрик заглушает гром.
Стихия рисует на небе кривую и озаряет двор таинственным светом.
— Вау!
— Сейчас же! Ева!
— Ну, бегу… Бегу!
Туфельки утопают в размокшей от влаги земле и с приглушенным чваканьем вырываются из нее, обрызгивая прозрачный капрон и подол платья грязью.
Ева настолько поглощена своими эмоциями, что не замечает этого. С улыбкой проносясь по газону, взбегает вверх по ступенькам.
— Ты это видела, мама? Ты видела?
Встречается с Ольгой Владимировной взглядом. Та не улыбается ей в ответ. Поджимает губы, пристально рассматривая девочку.
— Почему ты злишься, мамочка? Почему ты злишься на меня? — голос дрожит от нахлынувшего волнения.
— Ты испачкала платье, Ева. Кругловы приедут с минуты на минуту, а у тебя вид, как у беспризорника.
— Я быстро переоденусь. Только не сердись…
— Ева-Ева… Я сержусь, потому что ты, как обычно, пропустила мимо ушей мои указания. Носилась по двору, будто угорелая, — наклоняясь, Ольга Владимировна сердито выдыхает. — Ну-ка, стой… — фиксирует плечи девочки руками, не давая ей вертеться. — Господи, что это у тебя в волосах? Болото?
— Ай!
— Несносная девчонка! Попросту чертенок…
В груди Евы поднимается горячая волна сопротивления. Она распирает ее грудную клетку, вынуждая дышать часто и шумно.
— Не называй меня так!
Вот только маловероятно, что Ольга Владимировна слышит ее сейчас.
— Не двигайся. Постой спокойно, хоть минуту… Боже… Нет, это попросту непоправимо. Поднимайся в свою комнату. Ты наказана, Ева.
Губы девочки начинают дрожать.
— Это значит, что я не смогу спуститься, даже если переоденусь.
— Именно это и значит. Посиди, подумай.
— Но, мама! Пожалуйста…
— Вопрос решен, Ева. Ступай за Ириной Давидовной.
Скачок времени, будто быстрая перемотка на старом видеоплеере. С помехами и размытым мельканием событий.
— Что ты творишь, Ева? Слезай немедленно! — окрик отца застает девочку врасплох, и она, теряя равновесие, падает с деревянного бруса вниз.
Приземляясь на спину, не может сделать вдох из-за сильной боли, парализовавшей все ее внутренности.
— Я же предупреждал тебя, Ева!
Ей больно и очень обидно, но она делает крохотный вдох. Еще один и следом второй. Старается справиться с болью и слабостью. Приподнимается, прижимая руки к груди, словно это прикосновение способно исцелить.
