Адам стягивает куртку. Тяжело вздыхая, опускает широкие плечи, округляя спину. На ходу растирает ладонью воспаленные от регулярного недосыпа глаза.
Ненадолго останавливаясь, прислушивается к тишине, пытаясь поймать своим настроением царящее здесь умиротворение.
Слабо получается.
Нет, не получается вообще.
Сердце бьет по ребрам. Адреналин долбит мозг учащенным пульсом. Нервные волокна скручиваются в тугие узлы.
Нетерпеливо двигается дальше. Сглатывая, входит в гостевую комнату.
Перестает дышать.
Многие считают его бессердечным ублюдком. Только это глупейшее заблуждение. У Титова есть сердце. Внутри него живет любовь, живет боль.
Кровавое месиво под плотным панцирем.
Переводя дыхание, подходит к широкой кровати. Смотрит на спящую девушку, в очередной раз поражаясь тому факту, что она вызывает в нем столь объемные чувства.
Половину лица Евы закрывают волосы, а одеяло доходит до самого подбородка. Ей постоянно холодно и все время хочется спать. Врачи сказали, это пройдет, как только ее тело достаточно окрепнет. Вот только, когда же наступит это «достаточно», Титов так и не понял.
«Эва…»
Она так близко. Ему бы знать, что это надолго. Может быть… навсегда?
Мурашки волнами сбегают по его коже.
Глубокий вдох резко наполняет легкие кислородом, вызывая головокружение. Выдыхая, не сопротивляется бурлению мыслей, которые буквально вскрывают ему черепную коробку.
Это так сложно принять…
Ева все забыла. Она его забыла. Похоронила вместе с тем прошлым, которое причиняло ей страдания. Видимо, он все-таки чересчур эгоистичный ублюдок, потому что осознание этого ранит больнее всего на свете.
«Как ты могла, Ева?»
«Это же я…»
Опасаясь того, что нервы в один миг сдадут, и эти вопросы полезут наружу, нарушая иллюзию мнимого равновесия, большую часть времени Титов игнорирует Исаеву. Скидывая заботу о ней на отца и прислугу.
— Такое случается, Адам. Учитывая все, что она пережила. Ее мозг отгородился от событий, которые его травмировали.
— Она не помнит меня.
— Она не помнит ничего.
— Я не был травмирующим событием… — осекается. — Черт возьми…
Конечно, был. И он это понимает.
— Воспоминания могут начать возвращаться уже завтра.
Могут. Ключевое слово. Доктор не озвучивает того, что в некоторых случаях память не возвращается. Никогда.
Он продолжает говорить спокойным деловым тоном.
— Как правило, в хронологическом порядке, начиная с самых давних. Толчками могут послужить различные факторы. Визуальные, слуховые, сенсорные…
И только в конце этот чудо-лекарь добавляет, сминая звуки до неразборчивого бормотания.
— Воспоминания о последних событиях, предшествовавших амнезии, зачастую не возвращаются никогда.
К вечеру первого дня у Евы случилась истерика. В глазах и голосе девушки читался неподдельный страх. Абсолютная паника. Она плакала и плакала. Беспрестанно спрашивала, что случилось. Задавала вопросы, на которые Адам не знал ответов. Он попросту не был готов к подобному.
— Что-то здесь не так… — заикаясь, прерывисто бормотала она. — Неправильно… Почему я не помню, хотя бы, кто я? Что случилось? Как это произошло? Из-за чего?.. Мне страшно! Я не уверена, могу ли я кому-нибудь доверять…
— Ты можешь доверять мне.
Размазывая слезы по щекам, она наклоняется ближе. Тихо шепчет, неосознанно привлекая его внимание к припухшим малиновым губам.
— Я чувствую себя очень странно.
Титов перестает дышать, когда Ева хватает его за руки. С силой сжимает, синхронно с этим впиваясь в него своими черными глазами.
— Внутри меня что-то сломалось.
Это признание крушит «что-то» и внутри него.
— Все нормализуется. Все будет хорошо, Эва. Я помогу.
Но, в действительности, он не делает ничего, чтобы помочь ей. Для этого нужно обладать исключительным качеством — умением жертвовать собой, ради других. Ему этого на примерах не привили и генетически, видимо, тоже обделили.
— Что ты делаешь, Адам? Ты же не станешь сейчас манипулировать ее чувствами?
Терентий Дмитриевич с беспокойством заглядывает в лицо сидящего на диване сына.
— Нет, — тихо отвечает Адам, поднимая взгляд к отцу. Сцепляя руки в замок, сжимает челюсти. — Я не собираюсь причинять ей вред.
Мужчина присаживается на подлокотник кресла, скрещивая на груди руки.
Мотивы, которые руководствуют Адамом, скрыты тенями недосказанности. Но взгляд, которым он смотрит на Еву, демонстрирует намного больше, чем могли бы открыть слова.
— Ты понимаешь, что вынуждать ее сейчас чувствовать что-то, даже из благих побуждений, эгоистично. На всякий случай спрашиваю…
— Я не пытаюсь заставить ее что-то чувствовать, — резко выдыхает парень.
— Я всего лишь хотел напомнить тебе об осторожности. Это тонкий лед. Не стоит внаглую ломать его. Утопишь и себя, и ее.
— Ладно, хватит, — говорит он, поднимаясь. — Я понимаю это, папа.
Воскрешая в памяти сумасшедшие волнения, что пережил, пока вез Еву в больницу из дома Исаева, чувствует, как в груди все сжимается. Дышать тяжело становится. Перед глазами: неподвижное тело девушки на больничной каталке и врачи, разрезающие на лоскуты ее одежду в поисках физических повреждений.
Только раны Евы нельзя увидеть, они не визуальны. Все — внутри.
Протягивая руку, так и не решается прикоснуться к покрытой слабым румянцем щеке. Замирает, сжимая ладонь в кулак, и прикрывает веки.
— Ты так нужна мне, Эва, — этот хриплый шепот служит выплеском запертых внутри Титова эмоций. — Возвращайся, — с трудом сглатывает, — пожалуйста.
Заставив себя отвернуться, тихо покидает комнату.
Скидывает одежду. Быстро принимает душ. Натянув на голое тело шорты, садится за письменный стол и сосредотачивает внимание на внушительно растущей стопке документов.
У него нет бессонницы. Он не ищет лекарства.
Зима, ночи закономерно длинные. Вот и все.
Раскладывая по столу листы в нужном порядке, распределяет в образовавшейся схеме связи. Задумчиво проводит пальцами по черному шрифту, касается ими цветного фотоизображения.
Глава 26
Ольга Владимировна вяло следует взглядом за приближением супруга.
