Круглов издает громкий смешок.
— А как же пропажа Руслана? Терентий не дурак…
Пока Исаев утопает в глубокой прострации, упираясь тусклым взглядом перед собой, мужчины шумно спорят, не гнушаясь матерными словами.
— Тем не менее, он не проявлял никогда открытую агрессию. Руслан сам виноват, нечего было заглядывать в чужой карман! К тому же он для своей семьи был предателем, когда ушел к Павлу работать. Старик Титов от него сразу открестился.
— Старик-то открестился и проклятиями осыпал, но когда Руслан пропал, он подключил на поиски всех.
— Интересно, инфаркт его прикончил из-за того, что он так и не узнал о судьбе сыночка, или от того, что узнал?
— Какая сейчас разница, Сеня? Не о том нужно думать.
— Вы не находите, что уход Евы, как аналогия… Может, все непросто так. Подстроено изначально. Кровь за кровь.
— Семен! Заткнись уже! Угомонись! Несешь бред вместо того, чтобы дельное что-то предложить.
О несостоявшейся невестке говорить Круглову уж точно не хочется. Ненавистно даже слышать ее имя.
Толстой с Масловым обмениваются нервными взглядами.
— Ладно… — выдавливает первый. — И правда, стоит попробовать поговорить с Титовыми.
— Увы, но без меня. Увольте.
[1] Кабмин — Кабинет Министров.
[2] ОАО «Одесский припортовый завод» — одно из крупнейших предприятий химической отрасли, имеющий прямой выход в море. Специализируется на производстве аммиака, карбамида, жидкого азота, диоксида углерода, жидкого кислорода, сернокислого натрия. За всю историю двадцать два раза выставлялся на продажу, но все еще находится в государственной собственности. Стратегический объект, приносящий в казну страны миллионы.
Глава 27
В памяти Исаевой нет о Титове ни крупинки информации, но каким-то образом он ее волнует. Интенсивность и настойчивость в его взгляде, сила его тела, вырывающиеся из-под одежды татуировки, мощная энергетика — все это вызывает странные вспышки внутри ее груди.
У Адама абсолютно точно есть к ней какие-то чувства. И порой Еве невыносимо любопытно, чувствовала ли она к нему что-то похожее? Не может определить, огорчает ли ее или, напротив, радует то, что Титов практически не бывает в собственном доме.
Испытывает некоторую растерянность, когда он появляется.
Вот, как сегодня. Адам входит в столовую во время ужина, и сердце Исаевой моментально ускоряет ход. Какой механизм у этой реакции? Не помня ничего из прошлого, даже своего имени, она подвержена каким-то немыслимым рефлексам.
Сглатывая, Ева проводит ладонью вдоль шеи. Пробегает пальцами по выпуклым позвонкам сзади. Внутренне зажимается, когда Титов, прислоняясь к спинке ее стула, хватает с плоского деревянного блюда мясной рулет и закидывает его целиком в рот.
— Добрый вечер, — произносит Терентий Дмитриевич и, выдержав небольшую паузу, добавляет: — Может, сядешь за стол?
Пережевывая, Адам ухмыляется.
— Привет, пап. И спасибо за приглашение.
— Которое ты, как я понимаю, не можешь принять сию секунду? Позже будешь есть холодное.
— Ненавижу холодную еду, но, увы…
— Адам… Удели, наконец, нам время.
Только после этих слов парень бросает небрежный взгляд в сторону Евы. Ей вмиг становится дико некомфортно. Щеки опаляет жаром. И теплая кофта кажется лишней. Попросту удушающей, из-за высокого воротника.
— Извини, пап, — говорит парень и выходит.
Исаева растерянно округляет глаза. Недовольно выдыхает, на ходу осознавая, что ее задевает такое отношение. Отдаваясь порыву, поднимается из-за стола и нагоняет Титова в коридоре.
— Кажется странным, что, живя в твоем доме, мне приходится выпрашивать у тебя внимание, — решительно произносит, поражаясь силе и уверенности своего голоса.
По коже проходит приятнейшая дрожь самодовольства. Она однозначно ей знакома. Грудь распирает невероятный духовный подъем. Приходится даже сжать руки в кулаки и вдавить ноги в пол, чтобы удержать себя от более смелых действий.
Только вот дышать ей становится трудно. Словно после физической нагрузки.
Титов медленно оборачивается и выжидающе замирает. А у Евы голова кругом и сердце, как одичавшее животное, в бесцельном надрывном беге.
— Ну, — подталкивает Адам. — Слушаю.
Она теряется под напором его глаз, но ненадолго.
— Я ничего не понимаю. Что я здесь делаю? И кто мы друг другу? — озвучивает свои переживания Ева. — Терентий Дмитриевич каждый день находит для тебя оправдания, но я-то вижу, что ты меня попросту избегаешь. Почему? Я хочу это знать.
А в груди вдруг совсем уж мало места становится. Тесно от другого чувства. Страха. Что Титов оттолкнет сейчас. Скажет, что они друг другу были и есть никто.
В конце концов, что она знает о нем? Может, даже показалось, что он смотрит как-то по-особенному. И вообще, с чего она вдруг решила, что разбирается в подобных чувствах.
Ладошки становятся мокрыми, и ногти неосознанно скользят по ним нервными движениями.
«Господи, пусть скажет, что-то… утешительное…»
Только Адам, словно нарочито молчит.
«Неужели его не нервирует эта затянувшаяся пауза?»
Когда же парень тяжело вздыхает, Ева с отчаянием надеется, что он все-таки тоже взволнован.
Только вот… Секунды идут, а Адам все так же молчит.
— Почему? — ее голос, должно быть, звучит слишком уязвимо. Дай Бог, чтобы не навязчиво. Ну не может она сдержаться. — Скажи же, почему ты меня избегаешь?
Что Титов может ей ответит? Что скучает по запаху ее кожи, по ее губам и тому времени, когда он мог к ней прикасаться?
Ева же чаще всего смотрит на него, как на чужого. А порой, вот прям как сейчас, с опаской.
Небось, подозревает во всех возможных смертных грехах. Да что увиливать, перед собой-то он может признать — и правда, далеко не святой. Но сказать Исаевой, что чувствует к ней — равносильно преступлению. Всплывет и грешный путь, приведший его к этому состоянию. И еще уйма всякого постороннего дерьма! Может, она даже посчитает себя обязанной «полюбить» его в ответ. Мало ли, поймет неправильно и внушит себе…
«Мать вашу…»
Так нельзя. Мозг Евы заблокировал воспоминания не просто по ошибке, это не физическая травма. Он ее оберегает, и Титов не может себе позволить вместить произошедшие события обратно в ее сознание насильственным путем.
— Ева, — выдавливает, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Я не могу ничего тебе ответить. Все неоднозначно. Непросто. У нас были, скажем так, сложные отношения.
