— Тогда я домой, — встает с кресла Семен.
— Сядь на место, — требует Приходько. — Я не закончил. И ты, Паша, присядь. Присядь, сказал! Не маячь!
Круглов подкуривает сигарету, бросая в сторону Исаева ехидный взгляд. Ему, видать, по кайфу, что того в собственном доме сажают на цепь.
«Гнусный сукин сын!»
«Ну, ничего, с тобой я тоже скоро поквитаюсь».
У Павла Алексеевича внутри все ходуном ходит от яростного протеста. Но, как и всегда, ему приходится проглотить всю желчь перед Приходько.
Воспаленным взглядом следит за тем, как двигается кадык Виталия, но не слышит того, что он говорит. Зато, кажется, слышит биение его пульса и сердца, одержимо желая вырвать из тела жизнь. Чувствует тепло кожи и запах крови.
Зрение плывет. Руки дрожат. Рот наполняется слюной. Сердце выбивает из груди весь воздух.
Он хочет убить их всех. А после — Титова.
— У меня свои планы на Титова, — властный голос Приходько прорывается, словно сквозь толщу воды. — Я обещаю вам, очень скоро он исчезнет с одесской земли.
Глава 50
Собирается войти цивилизованно. Для пробы, для проформы, для начала…
Никто не помешает ему забрать Еву. С землей сровняет Исаевскую крепость, но не оставит ее в этом аду. Даже если она сама того вдруг пожелает.
«Заберу!»
Тянется к домофону, когда кто-то запрыгивает ему на спину. Осознает, что это Ева, еще до того, как длинные волосы падают ему на лицо.
— Адам, — растягивает его имя так привычно и так значимо.
— Что ты делаешь? — сбросив ее на землю, оборачивается.
Рассматривает с пристальным вниманием. Печется лишь о том, чтобы она была невредимой.
Она невредима. Только смотрит чуть из-подо лба. Испытующе и нагло, как делала старая Ева.
— Что ты делаешь? — повторяет уже настороженно.
— Ничего.
— Как ты узнала адрес?
На этот вопрос Ева не отвечает. Изучает Титова. Судя по всему, оценивая его настрой, выбирает, что сказать.
«Не так слепа твоя девица, как притворяется…»
— Поедем домой, — просит Исаева, внезапно меняясь в лице. Опасливо заглядывает ему за спину, в направлении дома. Хватает под руку. Тянет к машине. — Пожалуйста, — понижает голос, когда Адам отказывается двигаться. — Пожалуйста.
У него возникает сильнейший соблазн схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть. Заставить говорить, и говорить правду. Но он уже знает, что с Евой это не сработает.
Шагая за ней, теряется в сомнениях и тревоге. Утопает. Оглядываясь на трехэтажный дом, в котором все до одного окна светятся желтым светом, ощущает, как спину осыпает холодными мурашками.
Она начинает говорить только по дороге. Переведя дыхание, улыбается. Но эта улыбка такая же фальшивая, как и то спокойствие, что выказывает Титов.
— Хотела взглянуть в глаза матери.
— Не смогла?
«Только не ври, Ева!»
— Нет.
Но он-то знает, что она входила в дом. И провела там порядка сорока пяти минут.
Поджимая губы, закусывает их изнутри. Смотрит на Еву. Только она уводит свой взгляд в сторону. Хотя бы на это совести хватает.
— Почему?
— Появился страх, что если войду, не вернусь.
Титов замолкает, не в силах вымолвить ни слова. Смотреть в ее сторону не желает. Злость зарождается в груди и горячими волнами поднимается к горлу. Разносится по телу. Топит.
«Что она там делала?»
«Почему врёт?»
«Как она смеет после всего врать?»
«Почему?»
— Останови, — ладонь Евы накрывает его вцепившуюся в руль руку. — Сейчас.
— Тебе плохо? — притормаживая у обочины.
Отстегнув ремень, она замирает, тяжело вздыхая. Ныряет лицом в ладони, едва слышно бормочет какие-то ругательства. Вздрагивает, будто ее прямо сейчас вырвет. А после, вместо того, чтобы выйти из машины, как он предполагает, перемахивая центральную консоль, забирается к нему на колени. Седлает, наплевав на благопристойную юбочку-солнце. Касается лбом его лба. Прижимается, затрудняя дыхание им обоим.
Злость отступает стремительно. Болезненный восторг взлетает по груди вверх. Обдает томительным теплом. А после — жжет, как раскаленное железо. Плавит изнутри.
— Ладно, говори уже. Говори, — выдыхает Титов.
— Нет, — катает лоб по его лбу, будто все, что происходит, забава.
Для нее, очевидно, забава.
— Скажи ты, Адам. То, что я не могу, — взволнованно частит словами Ева. — Ты можешь, — глаза заполняют слезы. — Ты сильнее. Ты победил.
Победил? А судьи кто?
Вспомнила ли Ева ту дебильную игру-войну, в процессе которой покалечила ему душу? Она издевается, называя его победителем?
— Выражайся конкретней. Что ты хочешь услышать?
Сглатывая, тяжело смотрит ей в глаза. Чувствует, как внизу живота дрожат скрученные в узел нервы, а с виду-то кремень.
— Ну? Что сказать? Чего ты хочешь, Эва?
Она съедает его глазами. Пожирает жадно. Но молчит, упрямо поджимая губы и вздыхая, приоткрывает их.
Красивая. Какая же она красивая!
Неземная. Исключительная. Богемная. Фантастическая. И абсолютно несчастная в это мгновение. Принимает решение не в пользу Адама. Отстраняется, собираясь вернуться на свое место.
Он не позволяет. Останавливает, надавливая на поясницу. Резко выпрямляясь, прижимает к рулю.
— Так быстро сдаешься… Титова? — ее глаза сверкают в полумраке. В этом блеске и злость, и восторг — ненормальная смесь. Но у Адама при виде нее по позвонкам взрывная волна мурашек проносится. — Как ты говорила, дорогая? Хочешь меня в свою кровь? Хочешь мою силу? Я дал тебе ее. Ты — Титова. Моя. В этом сила. Что тебе еще нужно? Почему ты это обесцениваешь? Почему ты вернулась к ним, если ты моя? Ты — моя!
В голосе и глазах Адама — его эмоции. В отличие от Евы, он не прячет их. А она, выпив их все до дна, опускает взгляд. Пытается проглотить, но слишком много их. Слишком много… Трудно ей.
— Нет, смотри мне в глаза, — обхватывает пальцами лицо девушки. — Смотри!
Повинуется. Вот только в глазах вспыхивает пламя из злости и страха, которое поглощает все остальные ее эмоции. Не оставляя выживших, оно их все сжигает.
Ева, конечно, понимает, что не дает Титову и половину того, что он заслуживает. В чем он так же, как и она, нуждается. Но, проблема в том, что она все еще не может раскрыться. Заело дверцу, едва та приоткрылась. И никак дальше. Никак.
