Выметает из своего сознания все мысли. Она не думает. Не анализирует. Мыслей нет.
Нет.
Дает своему сердцу успокоиться. Замедлиться. Охладиться. Она не желает его слышать и чувствовать.
Но как остановить это проклятое сердце, когда в груди все горит? Полыхает. Бьет огненным ключом, извергая свою радиоактивную энергетику в кровь.
Заливает. Отравляет. Хлещет дрожащую душу огненными розгами. Перманентно убивает.
Все в ней требует выпустить эмоциональный поток. Позволить заспанным демонам вырваться из темноты. Принять их всех.
Принять.
Сделав глубокий вдох, Ева наклоняется вперед. Рухнув на постель, касается ее трясущимися плечами. Прижимается лицом. Приглушенно стонет. Протяжно и мучительно воет.
Пальцы на ногах немеют. Спина, ягодицы и бедра покрываются гусиной кожей. Плечи дрожат — уже не от холода.
Издали увидев высокие литые ворота, перед глазами Евы — целый ряд воспоминаний.
Тюрьма. Освенцим. Ад.
Ветер срывает с головы капюшон и развевает волосы. Сама же Исаева недвижима. Не меняя положения, стоит перед воротами, гипнотизируя проклятую усадьбу взглядом. Если бы могла, сожгла бы дотла без колебания. Не пощадила бы никого, кто находится внутри.
«Ты хоть иногда головой думаешь?»
«Что ты, мать твою, вытворяешь, дурь малолетняя?»
«Пустоголовая мразь, рот свой открывать вздумала? Не в ту сторону рявкаешь!»
«Заткнись, или я тебя закрою!»
«Посидишь под замком — подумаешь!»
«Плевать я хотел на твои интересы! Поступать будешь, как я скажу».
«Свадьба будет в феврале, даже если мне придется тащить тебя волоком…»
«И смотри, чтобы Никита был доволен, не то я тебе… ты меня знаешь…»
Яркие картинки вызывают головокружительную тошноту. Сердцебиение усиливается. Сразу, до предела. Струйка крови тонким ручейком выползает из носа и стекает вниз по губам и подбородку. Ева не реагирует даже на это. В ее глазах до болезненного жжения усиливается давление, будто из век не простые слезы побежали — кровавые.
Может, ее воспоминания ошибочные? Возможно, голос отца создан исключительно ее нездоровым воображением.
Руки сжимаются в кулаки, когда дрожь проходит сквозь тело ледяной тревожной волной.
«Меня зовут Эва!»
«Меня зовут Эва!»
«Меня зовут Эва!»
«Повторяйте!»
«Меня зовут Эва!»
«Всем лежать! Лицом вниз!»
Небрежно пройдясь по лицу рукавом куртки, глубоко вдыхает и на выдохе сцепляет зубы. Надвинув капюшон на лицо, подходит к забору. Мимо высоких деревьев, пребывающих в зимней спячке. Не обращая внимания на холод и жесткость веток, хватается за них голыми руками. Скрипя зубами, подтягивается как можно выше. Носки ботинок с противным шорохом съезжают по шершавому стволу вниз, но кое-как ей все-таки удается приподняться настолько, чтобы заглянуть во двор. Останавливает взгляд на шеренге из заиндевевших темных автомобилей. В стороне от главной аллеи два охранника курят и переговариваются. Черный алабай носится по двору, гремя цепью, по выступающему над плиткой стальному пруту.
«Смотри, дочь, смотри… Наш дом, земля, на которой он стоит, пять транспортных терминалов, девять морских причалов, припортовой рефрижераторный комплекс, индустриальный парк — империя, которую Исаевы строили поколениями. Ты же не хочешь от всего этого отказаться?»
Гнусные словесные манипуляции. Ее желания никогда не принимались в расчет. Чувства, которые в ней когда-то вызывала собственность отца — уродливая смесь любви и ненависти. Эта любовь долгие годы угасала на фоне всего прочего. Теперь Ева знает: она просто медленно умирала.
Когда ребенок срастается со средой своего обитания, не так-то просто отрезать ту призрачную «пуповину», которая связывает его с домом. Он наследует не только генетический код, но еще и частичную или полную норму поведения. Приспосабливается к тому, что вначале ему не нравится или кажется некомфортным. Формирует собственную шкалу нормальности, учитывая то, чему его учат и как с ним обращаются. Сопротивляясь, в силу своего характера и возраста, все равно неизбежно повторяет мышление и тактику действия взрослых особей — своих родителей. Все видится ему родным, надежным, безопасным и просто сносным до тех самых пор, пока он не узреет радикально иной мир.
Этим другим миром для Евы оказался Адам Титов. Предложив ей поиграть в жестокую войну, он похитил ее сердце. А Исаева ведь даже не носила его с собой, расчетливо оставляя в стенах отцовской крепости. Выманил. Вытравил. Подловил.
Повернув голову к подъездной аллее у ворот дома, Ева видит там заплаканную и растрепанную девушку. Она не хочет отождествлять ее с собой в этот момент. Называет ее формально: Ева Исаева.
«Это не я…»
«Не я!»
«Я — Титова…»
К несчастью, даже эта мантра не помогает избежать вторичного переживания всего ужаса крушения своего уродливого мира.
«Почему ты плачешь, Ева?»
«Чтобы ты не подумал, ничего такого… Ты мне не нужен, Титов. Это не любовь. Просто… Я просто…»
«Хватить лгать… Ты же понимаешь, почему тебе больно».
«Гори в аду, Адам!»
«Сгораю».
Мысли, как кипяток, бурлят в голове. Вырываются. Перемешиваются. Подталкивают к более решительным действиям.
Как только охрана заходит за угол дома, девушка спрыгивает на припорошенную снегом землю. Подбегает к домофону и без каких-либо раздумий вводит код безопасности.
Система пищит и щелкает замками, приглашая ступить на территорию Исаевых.
Пока Ева бежит через двор, алабай прекращает свои движения. Рассматривая ее, он склоняет голову на бок. Узнавая хозяйку, с радостным лаем несется следом за ней. Толкает мордой под ягодицы и тоскливо скулит, когда Ева не останавливается, чтобы поиграть с ним.
В один широкий прыжок девушка взлетает на крыльцо. Огибая дом, привычно тянет на себя тяжелую дверь заднего входа и замирает, окунаясь в атмосферу забытой жизни. Запахи, визуальная картинка, неуловимые ощущения — все действует отравляюще. Одним махом выбивает дух.
Не отдавая отчета своим действиям, Ева зажимает нос рукавом куртки, словно воздух в доме по-настоящему инфицирован. Ноги совершают шаги, затуманенный взгляд ползет по помещению. Грудная клетка сжимается, непостижимо сдавливая внутренние органы.
Высокие зеленые растения в громоздких горшкам, отполированная до нежилого лоска мебель, сверкающий идеальной чистотой паркет, полки с книгами, которые никто дважды не держал в руках… Венец кошмарных воспоминаний — фортепьяно.
