Аппликация семейного гнезда, в которой не хватает самого важного — жизни.
Фрагменты воспоминаний сыплются беспорядочным потоком. У Евы в ушах звенит ее собственный высокий голос. Она кричит и ругается, ей отвечают жестким непоколебимым тоном. Щеку опаляет резкая пощечина. Гневный голос отца, неприкрытые угрозы, мрачная мелодия фортепьяно, молотящие удары по двери, хрип вместо крика, высокопарные речи матери…
Сердце Евы повторно начинает колотиться с болезненной силой. Кажется, с секунды на секунду его разорвет на части. Комната вращается и теряет четкость. Из нее быстротечно утекает весь кислород. Боль в голове нарастает резкими рывками. Если не сердце, то именно она разорвет Еву на части.
«Перестань видеться с этим парнем!»
«Думаешь, я была счастлива, когда узнала, что она снова с ним встречалась?»
«Думаешь, мне было приятно забирать Еву из полицейского участка? Думаешь, я не проела себе мозги, воображая «как» и «почему» она там оказалась с ним?»
«Не ходи к нему, Ева…»
Адам. Его руки. Самодовольная ухмылка. Грубые слова. Глаза — все перечеркивают. Они ее боготворят. Согревают. Утешают. Возвышают.
«Давай, как в жизни. Со всеми демонами и тараканами».
«Тебе уже страшно, милая?»
«Ты думаешь о том, что я сделаю, когда поймаю тебя?»
«…я буду вести себя очень-очень плохо, но ты все равно любить меня будешь. Любить, как сумасшедшая…»
Пол притягивает потолок. Стены рушатся, фигурально отражая внутреннюю катастрофу Евы Исаевой.
«Люблю…»
«Люблю, Титов!»
Это чувство заполняет и распирает ее изнутри. Одним толчком оно подбрасывает, как мячик, и выталкивает наружу неподготовленную к чему-то подобному душу. К несчастью, без нее, как и без сердца, нельзя жить. С глухим ударом она ухает обратно в тело Евы. Все ее психологические и духовные свойства, чувства и эмоции, наконец, соединяются.
В глазах застывает непостижимое потрясение.
«Господи, Боже мой…»
Тело слабеет. Колени подгибаются. Перед взором мелькают размытые яркие пятна, но чьи-то руки обхватывают ее за плечи, не давая упасть. Тихий голос, по восприятию — словно острое лезвие, разрезает помутневшее сознание на разрозненные части.
— Ева?
Моргает и, прилагая усилия, фокусирует зрение на высокой темноволосой женщине.
Она старше, чем Ева помнит.
— Ма-а-ам, — голос так тих и слаб, сама себя едва слышит. — Мам…
Глава 53
Женщина порывисто притягивает девушку к груди. Обнимает слишком крепко. А ей ведь и без того дышать нечем…
— Ева, девочка моя… — эти слова вырываются вместе с судорожными всхлипами.
— Мама, — застигнутая врасплох всем ворохом эмоций и чувств, не может сказать ничего другого.
Желает уйти и… желает остаться.
«Нет!»
«Оставаться нельзя…»
— Что же ты? Доченька моя… Что же ты… — мать рассматривает внимательным взглядом, словно ее действительно беспокоит физическое и душевное состояние дочери.
От взгляда девушки, в свою очередь, не укрываются невесть откуда появившиеся глубокие морщины и темные круги под глазами мамы.
— Нельзя тебе здесь появляться. Нельзя, понимаешь?
— Ладно, — вяло соглашается.
— Только… Скажи мне, как ты?
— Больше не Исаева, — вдруг признается. — Больше не ваш дикий звереныш, которого при необходимости можно закрыть в клетке. Больше не Исаева! Вам не принадлежу.
Ольга Владимировна молчит, не реагируя. Ева видит, как дергается и пульсирует нервное волокно под ее левым глазом, и ожидает живой реакции: крика, плача, истерики, ультиматумов и угроз, переходящих на низкий шантаж…
Мать кивает, опуская взгляд.
— Хорошо.
— Хорошо? И все, мама?
Поджимая губы, женщина сглатывает и повторно кивает.
— И все, Ева.
— Эва.
— Эва.
Это сбивает с толку, дезориентирует и до беспамятства злит. Черт подталкивает выпалить следующие, самые жестокие слова:
— Хотела посмотреть тебе в глаза, мама, и сказать… Я не прощаю тебя. Никогда не прощу!
По лицу Ольги Владимировны судорожными сокращениями проходит волна шока и боли. Маска смиреной доброты расходится по швам. Из трещин выползает измученная душа. Слабая, разрушенная, потерянная.
— Уходи, Эва.
— Уйду!
За спиной хлопает дверь и слышится осторожный шорох шагов, но девушка не может оторвать взгляда от матери.
— Скорее уходи, — повторяет та разорванным шепотом.
Губы у нее заметно дрожат, а голос вибрирует отчаянием. Поведение слишком дикое для сдержанной по характеру женщины.
«Вдруг… отец ее обижает?»
Тревожная догадка прокрадывается в запутанные мысли Евы, но она тут же гонит ее.
«Ну что за глупости?»
«Мама — не я. Она его королева и первая верноподданная. Его допинг-система, агиткоманда и фан-клуб…»
— Отцу от меня — пламенный привет! Передай обязательно.
— Передам, — так же покорно.
Ева должна уйти, но все еще не может сдвинуться с места.
— Ну что с тобой, мама? Не понимаю… — эти слова вырываются помимо воли. — Что за халат на тебе? Глянь только: седина пробилась, под глазами синяки залегли, лицо осунулось… Что с твоим графиком инъекций и процедур? Все пропустила? Так нельзя, — в голосе Евы нет и грамма сарказма, она настолько поражена внешним видом матери, что говорит вполне серьезно на ее языке.
Ольга Владимировна запахивает полы халата туже, стискивает пальцами ворот.
— Все нормально. Немного приболела. Завтра поеду в «White luxury».
И все-таки что-то не так, что-то неправильно…
— Ну же, Эва… Иди. Шурик поможет. Выведет тебя. Нужно поторопиться, пока отец с гостями в кабинете.
Холодные пальцы осторожно прикасаются к ее лицу, приподнимая подбородок.
— Слышишь меня? Эва?
Медленно моргая, пытается кивнуть.
