Такие мысли лезут в голову Титова. Он курит сигарету за сигаретой, на той самой ржавой детской площадке, и сверлит глазами окна первого этажа.
Ева все еще там.
Она там.
Она его.
Ева больше не Исаева. Она Титова.
Они живут в современном мире. Люди женятся. Тр*хают друг другу мозги и ссорятся. Бьют посуду. Орут матом. Непрерывно что-то друг другу доказывают. Изменяют душевно и физически. Разводятся.
Но у них с Евой все не так просто.
Адам ее не отпустит. Либо они вместе до конца, либо, пи*дец, вообще никак. Уже никак.
Пох*й на Исаева! Пох*й на королеву-мать! Пох*й на всю шайку!
Чтобы Ева им не сказала! Чтобы она там не делала!
«Сучка такая, свернуть бы шею…»
Дверь парадного хлопает, и Титов машинально поворачивает голову. Ветер подхватывает длинные волосы Евы и отбрасывает их назад. Первым порывом Адама является желание наорать на нее, что вышла без шапки. Но Ева так нерешительно и так медленно к нему приближается, тяжело что-то произнести. Губы открываются, слова стынут на них. Сигарета летит в снег. Сердце заходится в груди. Эта ядовитая любовь обдает грудь изнутри жаром. Разбитая душа — болючая рана. Но, вопреки всем предупреждающим ощущениям, не может отвести от Евы взгляда.
Она встает прямо перед Титовым. Молчит, словно ждет от него какого-то сигнала или вопроса.
Наорать бы на нее! Да всю дурь вытрясти!
Ответно выдерживает паузу. Зная, что в этот момент подобное давление для нее тоже мучительно.
Лохматые снежинки кружат в воздухе и опадают на их лица леденистым пухом. Горящие взгляды сохраняют требовательный контакт. Невзирая на низкую температуру, холода не ощущают. Морозный воздух трещит между ними.
Даже если чувства Адама на какую-то часть взаимны, зная характер Евы, он не рассчитывает на слезливое воссоединение, как это показывают в современных фильмах. Девушка, которой он так отчаянно желает полноценно завладеть, необычна. И это еще мягко выражаясь. Ева отнюдь не тонкая натура, склонная к романтике и откровенности. Большую часть времени она даже не милая. Дай ей возможность, она, конечно, вывалит на него свои эмоции. Только как… Приятно точно не будет. Не сдохнуть бы под этим грузом.
— Если есть, что сказать — говори уже.
Ее хрупкое тело шевелится под грудой его одежды. Видимо, она пожимает плечами, уводя взгляд в сторону.
— Я, блин, такая ненормальная… Знаешь, оказывается, я перестала это для себя отрицать, когда мы встретились. Рядом с тобой, Адам, мне хотелось просто жить, — голос Евы падает до шепота. Но прочистив забитое горло и сделав глубокий вдох, она продолжает. — Может, я и была временами фальшивой, но, уж поверь, когда я сама это, наконец, признаю, не настолько часто, как я пыталась. Ты же видел, когда я лгала… Не просто ради забавы забрал меня из дому. Ты же почувствовал от меня какой-то отклик… Правда, Адам? Хоть я и отрицала все, тебе хватило этого, чтобы начать войну с моим отцом, — пряча руки в глубоких карманах куртки, она вся сжимается, но не отводит от него взгляда. — Ты не ошибся, Адам.
Такая Ева сводит с ума пуще прежнего. Воздух застревает в горле Титова и выходит из него сиплым покашливанием.
— Ну вот, я опять плачу, — с какой-то иронией выдыхает девушка, позволяя ветру морозить мокрые щеки. — Хорошо, что привычку использовать подводку для глаз я тоже забыла, — прикусывая нижнюю губу, она на мгновение прикрывает веки.
Вздрагивает и судорожно выдыхает, когда Адам обхватывает руками ее лицо и стирает пальцами слезы. Позволив ему это сделать, она отворачивается и отходит на несколько шагов в сторону. Шмыгнув носом, проходится по лицу рукавом куртки. Вот уж изящная новоприобретенная привычка. И представить тошно, насколько убого это выглядит со стороны.
— Лучше не жалей меня. Не смогу сказать все, что хочу.
— Я не жалею. Просто не хочу, чтобы ты обморозила щеки.
Резко повернув голову к Титову, смотрит на его сдержанное лицо. Жалость ей не нужна, но Ева не рассчитывала, что после того, что она сказала, его голос останется таким холодным.
Старается проглотить присущую ей с детства обидчивость на то, что ее чувствам не уделили достаточного внимания. Напоминает себе, что находится здесь ради Адама. В конце концов, то, что он замкнул в себе эмоции, ее вина.
«Я должна сказать…»
«Он должен знать…»
Отведя от Титова глаза, Ева опускает подбородок за ворот куртки и нервно трет его о жесткую ткань. Искренняя речь подкрепляется открытым взглядом. Но… Исаева умела врать, глядя прямо в глаза. Сейчас же, когда ей нужно сказать Адаму правду, она не может смотреть на него.
— Я бы не предала тебя, Адам. Не потому, что ты дал мне свою фамилию. На самом деле, ты дал мне намного больше. Я бы не отвернулась от тебя уже тогда, когда отец поймал нас возле дома. Если бы от меня зависело, я бы не позволила причинить тебе боль и уж точно бы сама этого не сделала. Веришь?
— Не знаю.
Тошнотворный ком подступает к горлу Евы. Перекрывает его, делая дыхание поверхностным и частым. Там же, в горле, колотится ее истерзанное сердце.
«Сколько там у него жизней осталось?»
«Хватит ли закончить разговор?»
Надеялась, что хватит.
Не удержавшись, снова резко поворачивается к нему. Изучает недрогнувшее лицо.
— Если бы ты был мне безразличен, я бы тебя… — выкрикивает в запале. — Я бы с тобой еще тогда закончила! После зачета по социологии!
Брови Титова ползут вверх, пока губы медленно изгибаются в ухмылке.
— Если память тебя все еще фрагментами подводит, ты сама это придумала.
Ева толкает его в грудь.
— Заткнись, — качая головой, громче, чем нужно, требует она. — Дай мне сказать, а потом решай, верить мне или нет. Иначе до финала мы не дойдем.
— Говори тогда.
— Я не виделась с отцом. Никаких дел с ним не имею. Столкнулась в доме с матерью. Но и это ничего… ничего не меняет, — а сердце все же заныло, едва выдавила эти слова.
Тяжело признавать, что внутри нее все еще живет маленькая недолюбленная девочка, которая отчаянно нуждается в материнской ласке.
Но лицо Адама ничего не выражает, он смотрит на нее и будто сквозь нее.
— Я задержалась так долго только потому, что меня расплющило под весом всех этих моментов из прошлого… Думала, «крыша» уже не вернется. Я бы сама не ушла оттуда, не смогла бы… Шурик, по указке мамы, буквально вынес на руках.
Взгляд Титова меняется, в мгновение становясь чрезвычайно энергичным. Он дергает Еву за плечи к себе, но она вновь отталкивает его.
— Не обнимай меня. Не помогай… Сама… должна… — задушено шепчет, не переставая удивляться тому ощущению, что сердце вот так, в одну секунду, может начать вылетать из груди, словно тело подвергли спринтерскому бегу.
