Он кивает, но Ева видит в его глазах лишь печаль. Как ни страшно ей об этом думать, но, наверное, это чувство уже никогда не исчезнет из них.
А возможно, человеческий душевный мир крепче, чем она понимает. Ведь о себе она тоже думала, что после произошедшего еще долгое время не сможет искренне смеяться, но уже к вечеру того же дня Софи выжимает из нее задавленный смешок.
Прыгнув на разобранную кровать Евы, малышка поторапливает ее, желая, чтобы та скорее к ней присоединилась.
— Когда Адаму грустно, я тоже предлагаю ему со мной поиграть, — заявляет София, когда девушка садиться рядом. — Он всегда играет этой куклой. Это зомби Гулия[1]. Адам любит издавать за нее странные звуки, иногда даже поет на зомбическом.
Тогда-то у Евы и вырывается этот хриплый смешок.
— Софи, — останавливает девочку вошедший в комнату брат.
Она визжит, понимая, что ее поймали, и смеется, откатываясь к Еве под бок. Но Титов, состроив забавно-злобный вид, хватает ее за стопу. Повизгивая, Софи мастерски отбивается.
— Ты просил никому не говорить, но ей-то можно. Она твоя…
— Ну-ка, Титов, угомонись, — с тем же притворством, сурово требует Ева, защищая девочку. Подтягивая ее попой на подушку, шлепает Адама по руке. — Не то всем расскажем.
— Ладно, — такая быстрая капитуляция устраивает обеих девчонок, и они, переглядываясь, дают друг другу «пять».
— Спой, — протягивают Титову куклу.
И он поет. Хотя пением это назвать сложно. Издает, как Софи сказала, не слова, а протяжные странные звуки.
— Да у тебя талант, — посмеиваясь, заявляет Ева.
— Спасибо. Я долго практиковался, — смущенно отзывается Адам.
Когда Диана забирает Софи, укладываются, наконец, в постель. Ева прижимается к Адаму настолько крепко, насколько это возможно физически. Вдыхая его запах и ощущая тепло, слушает, как он говорит. Сначала слушает, только чтобы слышать его, но темы, которые Титов внезапно поднимает, мешают полусонному забвению.
— Не нужно было тебя отпускать.
— Отец бы пришел за мной сюда. Представь, какое было его состояние, если он не погнушался прервать авиарейс.
— Здесь был бы я, — возражает Адам. — Как подумаю, что ты пережила. Как представлю, насколько тебе было страшно.
Ева вздрагивает.
— Ты был со мной незримо. Я чувствовала. Молилась, чтобы ты не приходил. Но была уверена, что придешь. И знаешь, Адам, — тихо вздыхает. — Говорят, все случается так, как должно быть. И все — к лучшему. Давай в это верить.
Чувствует щекой, как резко поднимается и опадает грудь Титова. Пока он вдруг не освобождается от нее.
Садится на кровати.
В полумраке четко выделяется контур его сильного тела, то, как оно напряженно, и каким частым остается его дыхание. Ева хочет приблизиться, но не решается.
Давление в груди не дает Адаму дышать. Смотрит на то, как осторожно Ева садится и застывает рядом с ним. Смотрит. Смотрит. Смотрит… Протягивая руку, заправляет за ухо выбившиеся из косы пряди. Целует в нос, щеку, губы. Все еще тяжело дышит, когда прислоняется к ней лбом. Смотрит вниз, на их сплетенные руки.
— Моментами я думал, что больше не увижу тебя живой. Ты же знаешь, какое это чувство. Знаешь… Самым сложным было не озвереть и не броситься в крайности, а ждать команды Градского. Я несколько часов просидел в этой вот комнате, пялясь на оставленные тобой вещи, вдыхая твой запах и ощущая, как мое сердце просто сходит с ума, — сглотнув удушающий ком, переводит дыхание. — Смотрел на телефон и ждал. Смотрел и ждал… Смотрел и ждал… И…. я молился, Ева. Как мог. Всеми доступными мне словами. Я просил милосердия. Просил помощи. Просил сил. Просил, чтобы ты была жива. Каждую минуту. Каждую секунду… Каждую чертову секунду… — его голос срывается.
— Я тоже молилась, Адам. Чтобы ты не приходил. Потому что за тебя я боялась больше, чем за себя.
— Не было такого варианта. Я бы пришел, при любом раскладе.
— Даже на верную смерть?
— Даже на верную смерть.
— Я не заслужила этого.
— Не говори так, — перемещаясь, сжимает ее плечи, чтобы заглянуть в глаза. Слишком крепко сжимает. — Больше никогда так, черт возьми, не говори. Поняла?
— Да, — тихо выдыхает.
Всхлипывая, отталкивает руки Титова, чтобы подскочить на матрасе и обнять его за шею. Фигурально и физически переносит на него весь центр тяжести, к чему он, конечно же, как всегда, готов.
— Все наладится, Ева. Теперь уж точно. Я обещаю, все будет хорошо.
Кровавая империя пала. С дьявольского пса сбросили корону и посадили на цепь. Им осталась самая малость: пережить. Возродить те куски в душе, которые обуглились и пострадали в процессе жестокой кровавой войны.
[1] Гулия — кукла-зомби, персонаж школы «Монстер-Хай».
Глава 60
…мы с тобой столько преодолели вершин…
© T1One «Ладонь и кинжал»
День сто сорок восьмой.
— Я недостаточно страдаю, — тихо произносит Ева.
Сжимая и поправляя дрожащими пальцами подол узкого трикотажного платья, смотрит сидящей напротив нее женщине прямо в глаза. Еще два месяца назад не смогла бы вывернуть перед кем бы то ни было свое затравленное нутро. А позволить копаться в своем тронутом сознании, выискивая следственные причины, и подавно. Резнева Александра Александровна, или просто АА, как они с Адамом окрестили психолога между собой, понравилась Еве тем, что та при любых обстоятельствах спокойно выдерживала зрительный контакт. Ни удивления, ни ужаса, ни шока, никаких эмоций в светло-голубых глазах не отражалось, чем бы Титова ни поделилась. Она слушала предельно внимательно, но в то же время умудрялась без конца шуршать конфетными обертками и хрустеть печеньем. К тому же, литрами пила кофе и злоупотребляла специфической жестикуляцией, которая обычных людей могла бы нервировать и раздражать. При этом речь Александры Александровны не была шлифованной и сдержанной. Скорее даже наоборот. Случалось, что она изъяснялась импульсивно и по-человечески простодушно.
— Прости, — цокнув языком, Резнева отпивает кофе и снова смотрит на свою молодую душевно-израненную пациентку.
Ева же следит за той ритуальной траекторией, по которой женщина двигает высокую малиновую чашку — вправо и под прямым углом вверх. С бессознательностью и точностью, которая вырабатывается годами. Салатово-желтые ноготки постукивают по керамике, пока пальцы другой руки теребят такие же безобразно-яркие крупные серьги. Кроме того, испытанием цветового восприятия служит ее оранжевый брючный костюм. Основываясь на прошлых встречах, Ева представляет, что довершают этот аутфит лаковые голубые туфли.
К бабке не ходи, внутри самой Резневой приспаны какие-то синдромы и комплексы. Но Еве нравится думать о том, как прекрасно она с ними уживается.
