— Прости, Ева. Но ты должна повторить то, что сейчас сказала. Я не уверена, правильно ли поняла.
Титова закатывает глаза, прежде чем разжевать свой посыл.
— Мне кажется, что я недостаточно страдаю. И я пытаюсь сама себя наказать. Наверное, я действительно привыкла страдать. Два месяца прошло. Разве сейчас мне не должно быть эмоционально плохо? Разве не должна я переживать и плакать? А я живу, дышу, улыбаюсь… Это вообще нормально?
— Ты не обязана страдать. Никто не обязан, — категорично заявляет Резнева. — Жизнь многих бьет и швыряет в разные стороны. Каждый справляется по-разному. Кому-то действительно нужно переплакать и перестрадать. Кому-то проще перешагнуть и забыть, как страшный сон. Приемлемо и то, и другое. Только, что бы ни происходило, никто не несет на себе какой-то конкретной обязательной траурной тоски. Человеческая психика имеет разную степень гибкости. Твоя — тренированная, как спортсмен-атлет, имеет хорошую амплитуду. Так неужели ты считаешь, что стоит задавить в себе эту силу и пострадать долго и упорно, только потому, что надо? А где это написано, собственно? Кто сказал? Пошли их к черту! Не надо поднимать температуру кипения и искать проблемы там, где их не существует, пока крышку не сорвет, — после этой запальчивой речи Александра Александровна переводит дыхание, и Ева следом за ней тоже. — Не старайся казаться кому-то нормальной и понятной. Пусть хоть каждый второй скажет, что ты быстро оправилась, а ты не ведись им в угоду. Живи в своем психологическом ритме. Гармония, Ева, — медленно вдыхая и выдыхая, слишком резко взмахивает руками. — Гармония с собой. Самое важное.
— Меня действительно обсуждают за каждым углом. Меня постоянно узнают. Сто раз на день я ловлю любопытные или, того хуже, жалостливые взгляды незнакомых мне людей. Куда бы я ни пошла! Раньше меня просто сторонились, да тихо шушукались за спиной, сейчас же я — словно воскресший Иисус Христос, — ерничает Титова, раздражаясь. — «Смертные» приветствуют меня. Улыбаются и мысленно поддерживают. Я эти энергетические волны с их стороны прямо физически ощущаю. На спину лучше всего ложатся, но и к лицу липнут отлично.
Резнева откровенно смеется.
— Ну, дорогая моя, — откусывает шоколадную конфету, смотрит на ее внутреннее содержимое и только потом — снова на Еву. — Твоя жизнь стала обозреваемой для широкой публики. На самом деле, сочувствовать кому-то — нормальное человеческое качество. Да-да, Ева. Оно проявляется чаще и сильнее, чем та же вездесущая зависть. Достаточно только человеку увидеть, что у собрата все намного хуже, чем у него.
— А мне кажется, они просто ждут, когда я сломаюсь.
— Даже если так, ты сама чувствуешь, что движешься к обрыву? Готова сломаться?
— Ни фига! — с запалом отрезает Титова.
Переводит дыхание и скрещивает на груди руки.
— Я боюсь этого, — наконец, признается. — Что, если срыв случится неожиданно? Сейчас я контролирую себя. Слежу за всем. Даже за тем, о чем думаю. Но… я же не робот, в конце концов. Я боюсь, и мне страшно даже признаваться в этом.
Переставая жевать, Резнева сосредотачивает на Еве все свое внимание. От этого девушке становится несколько некомфортно, но мысленно она принуждает себя выдерживать это пристальное внимание.
— Бояться тоже нормально, Ева. Ты все-таки не супергерой. У всех людей существуют какие-то страхи. И переживания. Мы созданы душевно-эмоциональными тварями, и как бы нам того иногда не хотелось, чувства нельзя отключить, — оповещает с задумчивой мягкой улыбкой, которой редко удостаиваются пациенты. — Ты тоже не сухарь. Твои ночные кошмары сигнализируют о том, что не все ушло бесследно. Тебе больно, раны еще не закрылись. Но, поверь мне, когда-нибудь они заживут. Душа — такая же материя, как и тело. Более тонкая и ранимая, но со временем все затягивается. Главное, не береди насильственно. Не провоцируй прорыв.
— А если я все-таки сорвусь?
— Что ж, у многих людей случаются срывы. Это тоже можно пережить.
Титова кивает, чувствуя себя более уверенно. Выдыхает свободнее, распрямляя скрученные пальцы на подлокотниках кресла.
— Как дела с Адамом?
Вначале терапии Резнева спрашивала Еву об их отношениях регулярно и довольно дотошно, выуживая все самые мелкие подробности. Когда же ответы девушки стали однотипны и односложны, психолог потеряла к Титову интерес.
А тут будто почувствовала: что-то изменилось.
— Иногда меня бесит, что он стал слишком сдержанным.
— В каком смысле?
— С тех пор как… все закончилось, он ведет себя со мной очень осторожно. Когда мы только познакомились, вывести Титова на эмоции было… — щелкает пальцами в воздухе. — Раз-два — он матерится и орет. Взгляд жгучий и безумный, поступки непредсказуемые. А сейчас он либо говорит очень выверено и сдержанно, либо замолкает на самом интересном.
— Ты считаешь, это плохо?
— Я считаю — это ненормально, — выдыхает Титова расстроенно. — Я не хочу, чтобы он носился со мной, как с нестабильной психопаткой.
— Он заботится о тебе.
— Я понимаю. Но кто сказал, что он должен принимать за меня все решения? Или отвечать за меня, когда кто-то задает «неудобный» вопрос? Р-р-р-р… Иногда я очень сдерживаюсь, чтобы не закатить скандал.
— Скандал? — с интересом переспрашивает Александра Александровна. — В каком смысле?
Поджимая губы, Титова прислушивается к себе и пытается подобрать слова правильно, чтобы не звучать совсем уж тронутой.
— Наорать на него. Очень громко, не стесняясь выражений, — выдыхает Ева, нервно вскидывая в воздухе руки. Переведя дыхание, опадает на спинку кресла. — Но я сдерживаюсь, так как понимаю, что это все-таки неприемлемо после всего, что было и есть.
— Неприемлемо? Гм, интересно… И как ты сдерживаешься? Что ты делаешь, когда поведение Адама тебя раздражает?
— Замолкаю. Считаю до десяти. Перевожу тему. Ухожу, — перечисляет девушка. — Потом прокручиваю те моменты, которые у нас самые ценные.
Тронутая усилиями, которые ее жесткая и резкая пациентка прилагает ради мужа, и чтобы скрыть улыбку, Резнева хватается за чашку с кофе, о которой в процессе запальчивых признаний совсем забыла.
— Ева, — рассматривает сконфуженную девушку. — Злиться и раздражаться естественно. Ты думаешь, обычные люди не ссорятся?
— Не знаю. У Титовых никто не ссорится.
— Что, если ты не видела всей картины? Ты живешь у них не так долго, чтобы делать такие категоричные выводы. Ты не знаешь их всю жизнь. Возможно, они тоже сдерживаются из-за тебя. Вот что, — копошится в вазочке с конфетами. — Придя домой, поделись с Адамом тем, что тебе не нравится. Выскажи, как есть. Увидишь, вам обоим станет легче. Ведь он тоже замкнут в этом напряженном идеальном состоянии, которое вы оба себе зачем-то нарисовали.
— Я боюсь, что он подумает, будто я разочаровалась в своем выборе. В нем. Или, что еще хуже, сам разочаруется во мне.
