— Так и было. Почти.
— Я так люблю тебя, мамочка.
— Я тебя тоже очень люблю, душа моя. Больше всего на свете, помнишь?
— Угу, — кивнув, поднимает одуванчик со скамьи и, сложив губы трубочкой, старательно сдувает остатки белого пуха. — Мы сегодня поедем к папе на работу?
— Сегодня нет. Папа сам обещал пораньше освободиться.
Машка громко присвистывает, совсем как Адам, и, схватив со скамейки оставшиеся одуванчики и панамку, тянет Еву за руку.
— Тогда едем скорее домой!
— Едем.
По дороге к выходу из кладбища Машка прыгает с ноги на ногу и энергично размахивает руками.
— Бабушка Марина сказала, что я вырасту высокой, прям как папа. Представляешь?
— Ну, не совсем, как папа. Но да, ты будешь высокой, когда вырастешь.
— Почему я похожа на папу больше, чем на тебя?
Улыбаясь, Ева пожимает плечами и сообщает дочери заговорщицким тоном:
— Потому что я нашего папу очень сильно люблю.
Реакция Машки ожидаема. Сначала она звонко смеется, выражая свое непринужденное довольство. А потом, состроив деловой вид, дальше поддерживает затронутую тему.
— Софи сказала, что папа юлевир, потому что сделал девочку.
— Ювелир, — поправляет Ева, слегка вздернув брови в замешательстве.
— Ювелир, — старательно повторяет за ней Маша.
— И что значит «сделал»? Как-то некрасиво звучит. Мы тебя родили.
— Ну, нет. Родила меня ты. А папа сделал.
— Маша… — протягивает Ева, чувствуя себя неожиданно растерянной в момент этого щекотливого обсуждения. В то время как Машка абсолютно невозмутима. — Это Софи тебе рассказала? — решает поинтересоваться для начала, чтобы выстроить дальнейший диалог как-то аккуратно и доступно для дочери.
— Нет, я смотрела картинки в книжке, которую мне подарила бабушка Марина. Софи только сказала, что папа юливер.
— Ювелир.
— Ювелир.
— Думаю, у папы не было выбора, — говорит Ева рассудительно. — Он знал, что ты будешь девочкой. И Марией тебя назвал за шесть лет до того, как ты родилась.
Светлые брови девочки взлетают вверх, подчеркивая неподдельное удивление в широко распахнутых глазах.
— Я что, папе приснилась?
Ева улыбается и выдает излюбленное Машкой «хей». По правде говоря, оттягивает время, осторожно подбирая правдивое и не слишком шокирующее объяснение.
— Ты нам обоим много раз снилась.
— Прямо вот такая? С такими же волосами и глазами? С таким же носом и ушами?
— Почти, — со смехом, заверяет девочку. — Две руки, две ноги, непослушные косички, строптивый характер…
— Мам, — хохоча, малышка крутится вокруг неторопливо идущей Евы. Забегает немного наперед, прежде чем обернуться и снова сосредоточить на матери все свое внимание. — А Ярик, — упоминает мальчика из группы по плаванью. — Он сказал, все папы мечтают о сынах.
Первая реакция, которую Титова сдерживает, пренебрежительное «пфф».
Машка росла ярким примером понятия «папина дочка». Адам для нее был сродни Богу, как, собственно, и для Евы. Только у Машки в силу возраста и открытого характера это проявлялось намного красноречивее. Бесперебойное «папа» просто не сходило с ее языка. Если Адам был рядом, она всецело уделяла ему все свое внимание, кто бы еще не находился в их компании. А если отец отсутствовал, она утомляла всех своими разговорами о нем.
— Мой папа самый лучший.
— Папа говорит, чудовищ не существует. Значит, не существует.
— Мой папа строит лучшие замки из конструктора.
— Папу вчера по телевизору показывали, и он мне подмигнул. Да, я уверена, что именно мне.
— Папа говорит, драться нельзя, но сдачи давать — можно!
— Пфф, глупые враки. Папа сказал, девочки тоже могут играть роботами и машинками, если это им нравится.
— Мой папа может исправить и починить любую вещь!
А как она строила предложения, когда обращалась непосредственно к нему!
— Я, папа, хочу тебе показать. Смотри, папа. Та-дам! Папа, это я сама нарисовала. Тебе нравится, папа?
Папа, папа, папа, папа…
Конечно же, она стремилась быть самой лучшей для отца. И хотела, чтобы ее любили с той же отдачей. А тут Ярик о каких-то там сыновьях… Странно, что Машка так долго молчала об этом разговоре. Обычно она вываливает все, что ее беспокоит. Особенно Адаму.
— Сыновьях, — поправляет Ева дочь автоматически. — Но это неправда. По крайней мере, я точно знаю, что наш папа мечтал именно о тебе, цветочек.
Услышав заверения матери, Маша расплывается в своей самой счастливой улыбке и обратно бежит наперед.
— Папочка говорит, что я Маша-потеряша, потому вы меня долго искали, — доносится до Евы.
— Главное, что сейчас ты с нами.
Из-за гормональных нарушений забеременеть у Евы три года не получалось. Вереница врачей, бесконечные обследования, регулярное обивание больничных порогов… И, в противовес всему, уверенное «все получится» Титова. А Еву уже потряхивало и подташнивало от сочувствующих взглядом «белых халатов». В один из вечеров сорвалась, выкрикивая Адаму свою боль, злость, раздражение и усталость.
— Можем мы хоть что-нибудь получить без боя?
Титов спокойно смел осколки с пола и молча отвел Еву в спальню. А утром тест показал «две полоски».
Но беременность протекала вовсе не так легко, как они рассчитывали. Несколько месяцев Еве пришлось пролежать в стационаре под постоянным присмотром врачей. После того, как на девятой неделе случилось кровотечение. Тогда казалось, что это конец — не спасут. Хвала Богу, сохранили. Но после этого Еве часто снилось, что она теряет ребенка. Проснувшись, она успокаивалась, только нащупав живот. Разговаривала с Машкой с тех самых пор. Просила пошевелиться, дать знак, успокоить. И та как будто понимала. Активно вертелась. Даже после тридцати недель совершала перевороты, что уже не было так приятно. Временами болезненно. Но Ева стойко терпела.
Роды начались среди ночи. Душная августовская темнота, сигнальные огни и сиренный вой «скорой» — почему-то первые яркие впечатления. Ева, наверное, была самой тихой и примерной роженицей в ту ночь. Возможно, она готовилась к худшему. На деле, оказалось не так больно, как об этом рассказывают. Только очень-очень страшно. Хорошо, что Адам был рядом. Не издавая ни писка, она смотрела на него во все глаза. А он знал, что нужно ей говорить.
Лишь когда Машку положили Еве на грудь, у нее началась истерика. Она плакала так сильно, что бедного ребенка трясло. Медперсонал, досконально владея всей информацией о семействе Титовых, тоже ронял слезы. Еве больше всех запомнилась седовласая акушерка, укладывающая ее руки на дрожащую спинку девочки с беспокойным восклицанием «Ой, Господи, какое счастье!». Конечно, Ева плакала от удивительного невыразимого ощущения счастья, которое поглотило ее всецело вместе с пронзительным криком Машки. Она боялась коснуться крохотного тела дочери руками, чтобы не навредить ей. Не могла себе этого позволить. Вроде готовилась, сколько литературы перечитала, но реальность повергла ее в шок. Вместе с плодом у нее словно вырвали сердце. И теперь ей предстояло всю оставшуюся жизнь беспокоиться о той его части, которую она больше не могла всецело контролировать. Невесомо касаясь хрупкой спинки одними лишь кончиками пальцев, она продолжала заливаться слезами. В один момент возникла мысль попросить Адама забрать ребенка. Но буквально сразу же появилось ревностное чувство. Ведь этот непередаваемый миг принадлежал только им с Машкой. Именно после этих мыслей у Евы, наконец, получилось успокоиться. Тогда она увидела влагу в глазах и на щеках Адама. Он говорил о том, как сильно любит их. И Ева снова переменила свои поспешные эмоциональные решения, позволяя ему коснуться новорожденного сокровища и чуть позже забрать ее на руки.
