Этим посланником был приближенный к аттиле воин по имени Эдикон. После визита в Константинополь на него возложили заботу о безопасности римских послов. Когда он явился в лагерь западных римлян проверить, те ли они за кого себя выдают, Зеркон улучил момент и отозвал его в сторону под навес из ивовых веток. Тот не успел опомниться, как в руке оказался мешочек, затянутый сверху тесьмой из шелковых ниток.
— Что это? — удивился гунн.
— Немного золота за услугу, которую ты мне окажешь, — приторным голоском отозвался карлик. — По лицу я вижу, что ты прекраснейший благороднейший муж и не обидишь бедного старика…
— Какой же ты бедный, — усмехнулся в бороду Эдикон, взвесил мешок на ладони и сжал его в кулаке. — Выкладывай, что тебе надо.
Карлик расплылся в любезной улыбке и придвинулся ближе.
— Я приехал сюда из Равенны поговорить с аттилой. У меня к нему личное дело…
— Личное? Как это?
— Не предназначенное для посторонних ушей. Помоги нам увидеться с глазу на глаз, без свидетелей, большего я не прошу…
— Хм, без свидетелей. Ишь, чего захотел, — насупился Эдикон. — Откуда я знаю, может, ты хочешь его убить?
Карлик в ответ рассмеялся.
— Да кого я могу убить, помилуй, — развел он руками. — Посмотри на меня хорошенько! Такому как я не осилить и полудохлую козу.
О том, что его кулаки все равно, что кувалда, Зеркон, разумеется, умолчал. Суровому гунну такое и в голову не могло придти. Роста он был высокого и по сравнению с карликом выглядел исполином, однако из чувства протеста продолжал стоять на своем. Сперва пусть приезжий расскажет, что у него за дело, а иначе к аттиле его не допустят.
В точности так же настойчиво требовал объяснений Аспар, обнаружив Зеркона у мавров. Тогда удалось отбрехаться рассказами о любимой жене, которую потерял. По правде-то говоря, у Зеркона её отродясь не бывало. Кто же полюбит такого, как он — кривого, косого, убогого от макушки до пят? Но байки травить, не воду носить. Главное тут — надавить на жалость, и тогда за правду сойдет даже наглая ложь.
— Положение у меня такое, надо сказать, незавидное… — со вздохом начал Зеркон. — Жил я когда-то на Волхе. И была у меня жена. Прекрасная, добрая, милая. Словом, лучше уже не бывает. Но пришлось нам с нею расстаться…
— Сбежала, что ли?
— Сбежала. Только не от меня. А со мною.
— Как это?
— А вот так. На селение, где мы домовали, налетели какие-то тати. Ну, и кинулись мы на конюшню. Схватили там резвых лошадок. И понесло меня в поле. А жену понесло к деревьям. С тех пор она и пропала, голубка моя дорогая, единственная на свете.
— Так ты бы её поискал, — сочувственно хмыкнул гунн.
— Искал, да все бесполезно, — ответил карлик со вздохом. — Хотел уж с горя топиться. А тут один благодетель. Иди, говорит, к аттиле, она у него в рабынях…
— В каких рабынях. Откуда? — перебил его возмущенный голос. — У нас рабы под запретом. Пленники — те бывают. А девок насильно не держим. Особенно чьих-то жен.
Надо же, подивился Зеркон. А в Равенне болтали другое. У аттилы, мол, куча наложниц.
— Позволь мне все же узнать у него самого, — произнес он жалобным тоном.
— Думаешь, я тебе вру? — прогремел Эдикон.
Карлик даже коленками ощутил угрозу.
— О, нет, ты неправильно понял, — засуетился он. — Всего-то скажи аттиле, что приехал, мол, некто Зеркон. А там уж он сам рассудит, встречаться нам или нет.
— Ладно. Скажу, — прозвучало в ответ.
После этого Эдикон направился к своим соплеменникам, ожидавшим его возвращения. Спустя какое-то время он покинул лагерь, оставив римлянам нескольких провожатых и приказал выдвигаться к селению, где находилась главная резиденция гуннов.
То же самое было приказано Максимину и Приску из посольства восточного императора Феодосия.
* * *
Оба посольства встретились на дороге в селение и ждали до ночи, пока проедет аттила. При звуках его рожка у карлика захватило дух. Прежние страхи и раздражение против племянника моментально забылись. Зеркон уже ни о чем не думал и только хотел поскорее его увидеть. «Карпилион», — звучало у него в голове. — «Родимушка моя…»
Выскочив из палатки, он помчался к дороге. А там уж толпился посольский люд. Полночная темень перемешала своих и чужих. На суетливого карлика не обратили внимания. Отдышавшись, он пристроился с краю стоявших и взволнованными глазами уставился на покрытую мраком дорогу.
Всадники ехали рысью, не зажигая факелов. Поначалу их силуэты сливались в сплошную черную массу, но вскоре отсветами костров озарило мчащихся лошадей и сидящих на них людей. Зеркон попытался найти среди них племянника, но в темноте они выглядели одинаково. Похожие одеяния. Похожие шапки, надвинутые на глаза. И тогда он выскочил на дорогу и замахал руками, чтобы привлечь внимание всадников, но сзади тотчас же крикнули: «Осторожнее, а то затопчут!» Несколько рук схватили Зеркона за шкирку и, словно расшалившегося мальчишку, оттащили обратно к краю дороги.
— Отпустите меня! Отпустите! — завопил, вырываясь, карлик, да было уж поздно. Возглавлявшие процессию всадники промелькнули как ветер мимо и ускакали далеко вперед.
С досады, что его задержали, Зеркон отвесил кому-то не глядя здоровенную оплеуху. Этим несчастным оказался Приск — один из посланников императора Феодосия, худосочный, похожий на любопытную цаплю, ученый муж из Паннонии. Оплеуха отбросила его на землю.
— Ого-го, — с удивлением заговорили вокруг. — Вот это силища у горбатого коротышки.
— Ох, простите, простите, — рванулся к упавшему карлик, помог ему встать и с усердием принялся стряхивать и сдувать с него прилепившиеся травинки, вызывая всеобщий смех.
— Должно быть, ты думаешь, это забавно? — процедил сквозь зубы разгневанный Приск.
Он говорил на греческом, не желая, как видно, чтобы другие римляне его поняли.
Зеркон был в таком настроении, что с удовольствием послал бы его куда подальше. Но будучи опытным подхалимом, ответил, перемежая римскую, греческую и скифскую речь:
— Клянусь своими мощами, я не хотел вас ударить. С тех пор как жену потерял, у меня в голове слегка помутилось. Надеюсь, ваша щека истолкует мой выпад как дружеские объятья.
Приск подозрительно сузил свои белесые глазки, похоже, соображая, оскорбиться ему или нет, и, видимо, выбрал первое, потому что с тех пор затаил на Зеркона обиду, называл его за глаза Маврусием и всячески норовил задеть. Хуже всего было то, что теперь они ехали вместе. Зануда Приск наблюдал за обидчиком в оба глаза. На привалах садился рядом и задавал вопрос за вопросом: почему послали в посольство, какое дело к аттиле, бывал ли раньше у скифов. При этом он неизменно использовал слово «приятель», и так надоел, что Зеркон предложил попутчикам обогнать послов Феодосия. Негоже, мол, ехать вместе с послами врага аттилы. Однако толку от этого было мало. Как только западное посольство опередило восточное, Максимин и Приск навьючили лошадей подарками и, бросив свои повозки тащиться в хвосте обоза, ускакали вперед.
