Даже сейчас, гуляя по больничному парку с женой и держа ее за руку, он думал о другой, ласкал в памяти каждый ее изгиб, каждую ее улыбку, ее нежный голос, ее прикосновения, ее необыкновенную способность быть невинной и распутной одновременно. Лука рассеянно улыбнулся, вспомнив их первый раз вместе много лет назад, ее доверчивый восторженный взгляд, ее беспечную болтовню и звенящий сотнями колокольчиков смех, а потом поморщился, припоминая также ее слезы и наивные попытки его удержать. Что он мог дать ей тогда, юной, ничего еще не видевшей в жизни девочке? Разве что золотую клетку, золотой ошейник и унылые серые будни, пока он весь отдавался работе, ничего не замечая кругом и ни о ком по-настоящему не заботясь.
— Лука… — настойчиво позвала Елена, вырывая его из омута собственных невеселых мыслей.
— Да?
— Ты какой-то рассеянный в последнее время…
— Просто устал.
— Пойдем к Эвите. Она заждалась…
Он заставил себя улыбнуться.
— Конечно.
Глава 11
Этой ночью Лука долго не мог уснуть. Отправил жену спать, а сам устроился на диване в гостиной, все больше мрачнея и все яснее осознавая, что Кристина стала его идеей фикс. Захотелось набрать ей сообщение. Только было уже около трех ночи, поэтому он нашел службу круглосуточной доставки цветов и заказал букет на раннее утро с провокационной запиской. Усмехнулся, представляя ее реакцию, с наслаждением затянулся сигарой и глотнул виски, дожидаясь, пока на плечи навалится усталость, которая будет способна унять внутреннее напряжение. Он должен с ней объясниться, к чему бы это ни привело, хотя он с радостью оттягивал бы этот момент как можно дольше в попытке насытиться ею, прежде чем она уйдет, вполне справедливо окрестив его подлецом.
Мужчина попытался себе представить, как он рушит все, что его сейчас окружало, ради весьма сомнительного шанса завоевать другую… Истерики, разочарование и слезы Елены, суды, очевидная разлука с дочерью, общение пару раз в неделю, презрительные упреки со стороны родни жены, боль и неприязнь в ее глазах… Он не считал Елену мстительной, очень надеялся, что она не способна на откровенную жестокость, но прекрасно понимал, что волей-неволей боль, которую он ей причинит, вызовет в ней вражду и отвращение, которые отчасти передадутся и Еве. Только все равно во всем этом предстоящем безумии больше всего страшила реакция Кристины, и это не укладывалось у него в голове. Что это? Сладость запретного плода? Страх, что она уйдет, стоит ей узнать о его семье? Как странно было чувствовать себя связанным по рукам и ногам этим лишающим кислорода чувством, быть загнанным в клетку, из которой не видно было выхода. Он не привык выгорать из-за чувств к женщине. Он привык брать то, что ему хотелось, наслаждаться и не испытывать сомнений и сожалений. Он был уверен, что нет больше на свете ничего такого, что могло бы подорвать его самоуверенность и непоколебимость.
Лука смерил взглядом золотистую жидкость, наполовину заполняющую бутылку, и сделал еще два больших глотка. Чтобы напиться до отключки после бессонной ночи с ней, пожалуй, оставалось еще недолго, а гонять по кругу в этом лабиринте мыслей без входа и выхода, сил уже не было. Завтра он должен рассказать все Кристине так или иначе, а потом столкнуться с неизбежным. Он понятия не имел, как станет действовать. Умолять? Просить прощения? Убеждать? Брать силой, как привык? Манипулировать? Обычно ему было плевать, на чьей стороне истина и справедливость, ему были важны только собственные желания… Так почему же сейчас чувствовал себя обезоруженным и беспомощным?
***
Наутро проснулся от звонка будильника на мобильном с адской головной болью. Быстро принял душ, закинулся обезболивающим, выпил кофе и привел себя в порядок. Утро понедельника не терпело никаких поблажек, поэтому в очередной раз его посетила мысль, что пора ему завязывать с алкоголем даже в виде исключения.
С Еленой пересеклись лишь на кухне, да и то минут на пять. Она уже спешила в больницу, а его ждала работа, которая как всегда накроет с головой так, что он забудет обо всем. Может, оно и к лучшему. Впрочем, любое воспоминание о Кристине все равно вызывало мечтательную улыбку на губах и путало логичную последовательность мыслей. Промучившись часов до одиннадцати, он все же вырвался из замкнутых пространств офиса, выйдя на балкон в одном костюме на ледяной промозглый ветер, обжигающий мелкими лезвиями кожу и тут же пробравшийся под одежду. Ничего не замечая кругом — ни холода, ни дождя, ни ветра, он набрал ее номер, пребывая в какой-то странной эйфории.
— Солнышко, привет, — проурчал он в трубку, тут же представляя себе ее всю — нежную, полуголую, возможно, еще нежащуюся в постели в роскошном номере, который он для нее снял, чтобы окружить достойной ее красотой. Почему-то сразу почувствовал неладное, услышав лишь напряженное молчание в ответ, какое-то тяжелое, безучастное, ледяное.
— Не звони мне больше, — упавшим бесцветным голосом произнесла она через некоторое время. Он буквально почувствовал, как дрожат ее губы, как она с трудом двигает языком, чтобы произнести эти несколько ужасных слов, которые он больше всего боялся услышать.
— Кристина… — Лука сглотнул, тоже чувствуя в горле спазм, как и она. — Пожалуйста, не бросай трубку. Нам нужно поговорить.
— Ты женат? — тот же обреченный голос вонзил в сердце кол, не позволяя ему отдышаться.
— Да. И у меня есть дочь, но…
— Сколько ей?
— Пять.
— Пожалуйста, не звони мне больше, — на этот раз просьба больше походила на мольбу.
— Позволь мне все объяснить.
Какое-то время в трубке вновь свирепствовала эта чертова тишина, которая выворачивала наизнанку все нутро. Может быть, он должен был еще что-то сказать сразу, а не ждать ее ответа, но у него язык не поворачивался и нужные слова не находились, а в трубке вдруг послышался сброс. Лука тут же набрал ее еще раз — сброс, и еще — сброс, и еще — сброс. Потом вдруг развернулся и неожиданно для себя самого со всего маху запустил телефон в стену, наблюдая, как тот разлетелся чуть ли не вдребезги. Идиот… Теперь еще придется срочно посылать кого-нибудь за новым телефоном, он ведь ждал важного звонка… А, впрочем, ему было по хер…
Вернувшись в свою приемную, наорал на секретаршу за тупизну и медлительность. Обвинения, конечно же, были совершенно несправедливыми. Впрочем, она уже привыкла к его нраву и помалкивала, когда следовало. Мила была одной из лучших его помощниц, расторопная, схватывающая все на лету, сообразительная, а еще не в его вкусе, чтобы не отвлекала от работы. Когда ты привык драть все, что движется, и при этом женат, приходится слегка себя ограничивать в мелких радостях жизни. Репутация, мать ее…
Через пятнадцать минут водитель доставил новый телефон из ближайшего салона связи, пока Лука бессмысленно мерил шагами свой кабинет. Внутри кипел целый калейдоскоп эмоций, в основном, ярость — в первую очередь на себя, но все же не меньше на эту мелкую пигалицу, которая вновь выделывалась, разыгрывая из себя оскорбленное благородство. Он прекрасно знал, что так и будет, но все же надеялся, что после всего, что вспыхнуло между ними вновь, она не сможет устоять, не сможет быть такой категоричной, даст ему шанс выговориться и оправдать себя. Получить отказ от нее было унизительно. Может быть, он и поступил в очередной раз как мерзавец, но все равно чувствовал себя вправе высказаться. Не привык он терпеть пренебрежение в свой адрес, но особенно — когда в эти отношения вмешивался некто третий. Кстати, кто именно? Брат? Только он знал о том, что Лука собирался звонить Кристине. И какого черта он решил не держать язык за зубами? Вновь забота о девчонке и попытка повоспитывать его, нерадивого, до сих пор не успокоившегося бабника? Что ж, с Матвеем он потом разберется… А сейчас его волновала эта немного повзрослевшая, оперившаяся, набравшаяся самоуверенности и даже гонору, но все такая же сладко-соблазнительная куколка, ясно давшая понять, что она готова на многое — провоцировать, подчиняться, угадывать его желания и позволить намного больше, чем он уже успел попробовать. А еще… ему было легко и спокойно с ней. Какой-то груз, казалось, тяготивший его уже много лет, отпускал, губы сами изгибались в улыбке и глаза готовы были бесконечно пожирать каждую пядь ее совершенного тела, ее ангельски-прекрасного лица, ее шелковых волос. Только отодрать бы ее по заднице за то, что посмела произнести это ледяное «не звони мне больше» и повесила трубку.
