— Я сделаю тебе укол. Это обезболивающее… Тебе станет намного легче.
Девушка безропотно кивнула, молча наблюдая за его действиями и немного успокоившись.
— Я постараюсь вскоре снова тебя навестить… И еще попробую договориться с охраной, чтобы тебя перевели куда-то, где есть туалет и ванная. Сейчас нормальные ребята в смене. Может, они разрешат проводить тебя туда хотя бы на время. Ты хочешь есть?
— Нет, только пить.
— Вот, — он протянул ей бутылку с водой, и она жадно припала губами к горлышку. — Я не могу это здесь оставить… Но я обязательно вернусь…
Владимир собирался рассказать ей и еще кое-что, но все не решался. Только она вдруг озвучила его мысли сама.
— Б-барон… поймал его? — В ее голосе вновь появилась дрожь.
— Да.
— Он жив?
— Да, он жив. Только без сознания. Мы подбираем ему такую дозу препарата, чтобы он значительно ослаб, но мог продержаться долго. Хотя… я понятия не имею, как его организм отреагирует на те вещества, что мы вводим…
— В-вы… могли бы передать ему кое-что, когда он очнется?
— Конечно…
— Скажите, что я его прощаю…
***
Барон лежал под капельницей и смотрел в потолок. Вся эйфория прошла, осталось лишь тошнотворное ощущение собственной никчемности… а еще разочарования, сомнения, страх, необъяснимая тревога. Неужели он жил с этим всегда и не понимал, насколько ничтожен?! Неужели верил, что выстроенный еще его отцом порядок невозможно уничтожить в одночасье? Неужели считал себя хозяином жизни, который никогда не совершит ни одной ошибки, ни одного просчета, не сделает ни одной осечки…
Блядь, а доза, оказывается, вставила по самые яйца, дав на какие-то ничтожные мгновения почувствовать себя настоящим, эффективным, способным разнести все по кирпичикам и голыми руками придушить любого… без колебаний, без усталости, без угрызений совести, без промаха. Теперь же он лежал обескровленный, раздавленный и разбитый, и, как бывало встарь, мучился полным набором гребаных, мать их, эмоций. Сегодня он слишком многих потерял… потерял безвозвратно… и потерял по собственной вине, потому что переоценил свои возможности и способности. Самым поганым было то, что из-за его беспечности погибли надежные люди, те самые, которых он мог спокойно держать при себе и не беспокоиться ни о чем, даже спать почти спокойно… Теперь враги и предатели мерещились в каждом углу. С чего бы оставшейся кучке всяких ублюдков и головорезов не потягаться с ним за власть, когда он так ослаблен и раздавлен?!
Блядь… как же снова хотелось дозы… ему бы хоть немного той уверенности, что она давала, хоть немного той ясности мышления и льющей через край энергии, когда даже ссалось с радостью. Теперь он понимал, почему батя избил его тогда до полусмерти за сраный косячок травки… а еще орал, что опустившийся сортирный торчок ему не нужен… Ему тогда было всего-то лет тринадцать-четырнадцать, и кореша уже все обкуривались, сколько влезет, до зеленых чертиков в глазах, один он чувствовал себя папенькиным сынком, которому было нельзя… Тогда ему казалось, что если бы отец не мордовал его вечно по любому поводу, смысл его слов дошел бы до него и так… Сейчас он вдруг понял, что нет, не дошел бы… слишком близко он всегда ходил по краю пропасти и слишком много дел имел со всяким отребьем, чтобы позволить себе вот так расслабляться.
«Подсаживай на эту дрянь других, — одержимо орал тогда озверевший от ярости отец. — Пусть просирают себе мозги! Пусть скатываются в говно! Но ты! Ты должен всегда оставаться в трезвом уме и твердой памяти, чтобы уметь дергать их всех за веревочки! Не будь слабаком! Будь тем, кто бьет и кормит, бьет и кормит, бьет и кормит, блядь! Чтобы от тебя! Зависели!» С каждым словом он наносил ему удары сапогами. Бил по ногам, по рукам, по спине, конечно, не вредя жизненно важным органам. Но больно было до слез, к тому же он и так уже разбил ему нос и губы, и Виктор захлебывался собственной кровью. Зато теперь эти воспоминания помогли протрезветь и вновь осознать, кем он являлся. Никаких угрызений совести, никакого страха в присутствии других, никаких сомнений. Ведь именно за это все эти крысы перед ним дрожат, заглядывают в рот и исполняют любое его требование. На что он способен, многие уже видели. Да и сейчас все-таки именно он, в одиночку, подстрелил этого чертового кровососа, и если нужно, он всего его распотрошит, все соки из него выжмет, чтобы разгадать его природу и, возможно, самому стать таким, как он.
Виктор неторопливо поднялся и присел на край койки, приходя в себя. Валяться тут, как на курорте, он больше не мог. И так уже прошло несколько часов с его отсутствия, хотя док говорил, что будет промывать ему кровь физраствором еще не меньше недели, а потом советовал ему пройти плазмаферез, если он не хочет, чтобы остались какие-то негативные последствия после приема наркотика. Барон отлепил пластырь с внутреннего сгиба локтя и вытянул катетер из вены. Голова слегка кружилась, когда он встал на ноги, но в целом состояние уже было терпимым. На выходе из комнаты, где он находился, тоже стоял охранник, но вообще вооруженных людей в его доме заметно поубавилось после кровавой расправы. Если бы чертова сучка сообщила ему о ментальных способностях этого ублюдка, всех этих потерь можно было бы избежать.
Марьяна… мысли о ней сразу заставили взглянуть на повязку на руке. Виктор несколько раз сжал и разжал кулак — рана еще болела. Все, что ассоциировалось с этой девчонкой, вызывало странный коктейль чувств и желаний. Хотелось все же ее поиметь, сладко, грубо, но так, чтобы она подчинилась, стонала от кайфа и кончала под ним, задыхаясь и млея. Хотелось причинить ей боль — физическую и душевную, чтобы проучить, чтобы поняла, кто здесь главный, чтобы приглушить надрывные голоса собственных ран. Может быть, если бы все сложилось по-другому, он бы сделал ее своей девочкой. Даже Феникс задвинул бы к чертовой матери и отослал куда подальше, чтобы не отвлекала своей недовольной миной и, не дай бог, не навредила этой неженке неуемной ревностью. Только после всего, что он натворил и что получил от нее в ответ, строить на пепелище какие-то замки из песка было глупо, да и вообще не в его стиле. Виктор заставил себя криво ухмыльнуться, хотя улыбаться совсем не тянуло. Просто подумалось вдруг, как он с ней еще разберется… а она будет кричать и яростно сопротивляться… Темпераментная малышка, хоть с виду и не скажешь. Наверняка и в постели — огонь, если разогреть, как следует. Что ж… Надо будет грамотно совместить приятное с полезным. Но дела все же в первую очередь…
В приемной медблока из медиков оказался только какой-то паренек-лаборант. С этими Барон обычно дела не имел, но сейчас было по фиг.
— Ну че там? — только бросил он небрежно, предполагая, что подчиненные должны читать его мысли и в пояснениях не нуждались.
— Пришел в себя… — отчитался молодой человек, явно робея перед боссом.
— И че?
Лаборант нервно поправил очки и откашлялся.
— Кажется, он безопасен. Док подобрал такую дозу, чтобы замедлить все процессы в его организме. Он едва живой…
