Испытывая какое-то смешанное чувство неудовлетворенного гнева, голода и растерянности, он открыл перед Марьяной дверь. Та, вся дрожа и не смея поднять на него глаз, попыталась сойти с высокой ступеньки джипа и чуть не упала. Он придержал ее за локоть, больно впиваясь пальцами в нежную кожу, а второй рукой стиснул под подбородком ее лицо, заставляя ее поднять голову. Она закрыла глаза, зажмурилась и сжалась, как пружина, очевидно, ожидая очередной жестокости. Правильно боялась, глупая зайка. Только сейчас ее припухший раненый ротик не вызвал в нем ожидаемого удовлетворения местью. Сам себя не понимая, он вонзил зубы в собственную губу и прильнул к испуганной до полусмерти девушке кровавым поцелуем. Член отреагировал на нее мгновенно, но от нее сейчас не исходило ни малейшего желания, только пропитавший каждую ее клеточку ужас. Ее губы лишь дрожали, не в состоянии отвечать на поцелуй. Пришлось надавить пальцами на щеки, чтобы разжать стиснутые зубы и дать собственной крови проникнуть к ней в рот.
— Глотай, — приказал он безапелляционным тоном, глядя, как она отчаянно морщится от отвращения, ощущая на языке неприятную теплую железистую жидкость. С полминуты он внимательно наблюдал, как быстро затягиваются ее раны, слизал с нее остатки крови и только после этого выпустил из своих тисков.
— Собирай свое барахло. Мне не нужен весь этот хлам, — грубо бросил он в ее сторону, а потом битых пять минут дожидался, пока она найдет все свои разбросанные по салону вещи и положит их в сумку жалко дрожащими пальчиками. Трусливая зайка. Красивая зайка. Вкусная дичь и идеальная девочка для утех.
Ухватив ее за локоть, он потянул ее по гравийной дороже. На своих высоких шпильках, утопающих в утрамбованном покрытии из песка, земли и мелких камушков, она едва за ним поспевала, но ни разу даже не пискнула. Раздраженный то ли ее выдержкой и сдержанностью, то ли собственным возбуждением и голодом, он ни разу не остановился, чтобы дать ей отдохнуть, а потом, открыв перед ней парадную дверь особняка, толкнул ее к стене и запер ловушку на ключ.
Теперь он даже не знал, с чего начать. Просто жадно, похотливо облапывал ее взглядом с ног до головы, чувствуя, как весь закипает внутри. Сегодня она была охуенно красива. Так красива, что брюки рвались от мощного стояка. Только вот ответной похоти он в ней так и не почувствовал. Он мог бы возбудить ее зовом, но не хотел. Пока что был зол, к тому же гораздо больше желал ее крови, а не ее тела. На несколько минут застыв, нависая над ее испуганно сжавшейся фигуркой, Ник крепко сжал в пальцах плечики ее платья, а потом рванул, одним мощным движением рассекая платье спереди пополам. Она отчаянно вскрикнула, но он положил ладонь ей на рот — мягко, но угрожающе-предупредительно. Ее частое горячее дыхание согревало и щекотало кожу. Убедившись, что она не станет кричать, Ник разорвал на ней спереди лифчик, а потом сорвал его с плеч вместе с обрывками платья. Маленькие кружевные трусики тоже треснули от одного рывка, и вампир склонился к ее лицу, вдыхая запах ее кожи и волос.
— Посмотри мне в глаза, Марьяна… и назови хотя бы одну причину тебя не убивать? — его голос хрипел от волнения, предвкушения и желания, но девушка так и не подняла на него взгляд, только плакала. Он наблюдал, как вздрагивают ее губы, ее подбородок, ее брови и веки, а потом взвалил ее на плечо легко, как пушинку, и понес вверх по лестнице в свое темное логово, а там бросил на кровать. Совершенно забыв, что она не видит в темноте, он не стал включать свет, да и потом, уже вспомнив об этом, он посчитал, что свет ей сегодня не понадобится. Пьянея от нетерпения, Ник поймал ее ослабленные, почти не сопротивляющиеся руки и прижал их к постели, а сам припал к ее шее и глубоко вонзил зубы в вены.
Он пил кровь жадно, быстро, большими глотками, закрыв глаза и наслаждаясь насыщением и умиротворением, совсем не контролируя, сколько он уже выпил. Когда девушка в его смертельных объятьях ослабла, а затем безвольно обмякла, он остановился и отбросил в сторону похолодевшее бледное тело. Затем откинулся на подушку, часто дыша и запуская пальцы в растрепавшиеся волосы. Внутри все было пусто, будто это не он выпил ее, а она его — до дна, до последней капли. В голове почему-то роились какие-то странные предчувствия. Может, дежавю… смутное ощущение, что с ним уже было когда-то нечто подобное… От этого в животе черной воронкой закручивался смутный страх… Цепляясь за обрывки незнакомых образов, вампир вдруг сделал глубокий вдох, широко раскрыв глаза и невидящим взглядом уставившись в темноту…
Перед внутренним взором до дрожи реалистичной галлюцинацией предстало старинное поместье, благоухающее старым цветущим фруктовым садом. Ряды деревьев, убранных белыми шапками цветов, казались бесконечными, и создаваемые ими коридоры, сотканные из солнечных бликов и ажурных теней, так и манили, так и звали вдаль. Никита, кажется, был ребенком, и ему хотелось кричать от радости и бежать, бежать по этому саду, так радостно было на душе и так хотелось поделиться со всем миром этой своей радостью. Эмоции от обретенного, такого короткого, но такого светлого воспоминания, захлестнули с головой, заставив задохнуться. Он попытался продлить эти мгновения, понять, к чему они приведут, но в мозгу уже нарисовалась совсем другая картинка, не менее яркая, но поразительно гнетущая и мрачная в сравнении с красками ослепительного жаркого весеннего дня.
Теперь он оказался в роскошной, но почему-то необыкновенно темной и холодной спальне, в которой плотные шторы были задвинуты намертво, воздух был свинцовым и затхлым, а кругом толпилась куча народу. Какая-то женщина в длинном темном платье на старинный манер и в белом переднике почему-то завесила огромное зеркало на трюмо черным покрывалом, а на другом конце комнаты другие женщины тихонько подвывали, утираясь платочками, крестились и молились. Никита даже не сразу обратил внимание, что на кровати кто-то лежит. Возможно, все дело было в том, что лежащая там женщина была настолько худа и бледна, что просто утопала в белых перинах, подушках и под пышно взбитым одеялом. Он смотрел на эту красивую, совсем еще молодую женщину и не узнавал, пока вдруг не понял, что это его мать и что она мертва. Это осознание отозвалось острой болью в груди, а глаза как-то непривычно, по-детски защипало от слез.
Ища спасения и утешения своему горю, он попытался вспомнить что-то еще… может быть, надежду на что-то светлое и хорошее… но ничего хорошего невозможно было разглядеть… Кругом только сгущалась тьма, пыль, духота, плачь, холод, бормотания, шепот, и нельзя было запустить в страшную комнату радостные блики и ажурные тени сада за окном. Тогда Никита в своих воспоминаниях бросился к постели, упал на колени и зарыдал. Может быть, этот плач боли принес бы со временем облегчение, но кто-то огромный, сильный и безжалостный вдруг схватил его за руку, больно ее выкручивая и одним рывком поднимая его на ноги, и потащил прочь от матери. «Что за бабская истерика?! — рыкнул громогласный, злой бас огромной устрашающей темной мужской фигуры, когда они оказались в холодной пустой зале. — Будь мужчиной! А ну марш в свою комнату!» Страх и необыкновенная обида ошеломили мальчика, лишив дара речи и последних физических сил. «Отец…» — произнес он удивленно и будто моля прощения, и тут же упал в обморок без сил, потеряв тонкую нить воспоминаний, связывающих его с прошлым.
