— Отпусти… — прошептала она, упираясь в его грудь ладонями. Он не сразу ей повиновался, сначала вновь погладил губы, вызывая непрошеный прилив жара внизу живота и легкую дрожь.
— Ты когда-нибудь простишь меня, зайка?
— Я… не знаю… — помотала головой она, а Ник покорно кивнул.
— Мне пора, — шепнул он и наконец-то ее отпустил. Девушка вновь метнулась под одеяло, почему-то опять вспомнив о стыде. В тех местах, где тела касались его руки, даже ткань его шикарного костюма, вся кожа тлела и одновременно обсыпалась ледяными мурашками. Он использовал зов или она сама действовала так бездумно, снова позволив ему к ней прикасаться?! Что-то подсказывало ей, что это была она сама, хотя по сдержанному виду мужчины никак невозможно было определить его тайные замыслы и намерения. Больше не оборачиваясь, он деловой походкой прошел к двери и скрылся. Если бы он не был кровожадным монстром, Марьяна подумала бы, что он терзался какими-то сомнениями… Может быть, его хотя бы немного мучила совесть? Однако вспомнив его злые слова и безжалостные укусы, которые привели ее в полное оцепенение, она тут же отбросила эту мысль.
«Со мной все в порядке. Я у Никиты», — набрала она сообщение сестре, не решившись позвонить.
«Так и думала… Я передам маме… Отец рвал и метал, пока не ушел… Как ты?»
«Хорошо».
«Я рада за вас!» После восклицательного знака шли сердечки. А еще в «Контактах» появился новый номер под именем «Никита».
Марьяна отбросила телефон на кровать рядом с собой. На душе камнем лежал неподъемный груз боли и тоски. За что он с ней так?! Как он мог подумать, что она предала? И что он теперь собирается делать с ней дальше? Переждать немного и развлекаться, как ни в чем не бывало?! От этой мысли к горлу снова подступила тошнота, спазм и ком из кровавого месива, что беспокойно бурлило у нее в желудке. Марьяна подскочила и бросилась в ванную комнату, склонившись над унитазом. Неужели она все еще хочет подвергнуть этому свою сестру?! Нет, не хочет. Но другого шанса спасти ее у нее не будет.
Девушка поднялась на ноги, умылась холодной водой, почистила зубы найденной новой щеткой в нетронутой упаковке и неровной походкой подошла к гардеробу. Набор был в основном классический, хотя она особо не вглядывалась, стянула с полки какую-то белую футболку, нашла носки и немедленно оделась. Она не знала, ушел ли вампир, поэтому из спальни вышла крадучись, долгое время стоя в проходе и прислушиваясь к тишине. К счастью, везде горел приглушенный свет. Она могла бы повключать и здоровенные люстры в каждой комнате, но не хотела. Ужин ждал ее на том же самом журнальном столике. На этот раз все попроще, но калорийное: бульон, гренки, спагетти карбонара, кекс, травяной чай, плитка дорогого горького шоколада. Марьяна предпочла последние две позиции, но много все равно не осилила. Голова все еще кружилась, в желудке было неспокойно.
Она не захотела ложиться и прошлась по комнате. На столе Ника были разложены какие-то бумаги и книги. Девушка взяла одну из них и прочла название: «Дело Бейлиса. Новейшие факты». Читая всякие таинственные истории, когда-то она наталкивалась и на такое. Речь шла о таинственном и резонансном убийстве ребенка в Киеве в начале двадцатого века. Все изначально связывали это преступление с именем еврея Менахема Менделя Бейлиса, якобы совершившего ритуальное убийство. Однако, его вина не была доказана, а другие убийцы так и не были найдены, хоть и имелись подозреваемые. Поскольку труп с многочисленными колотыми ранами был обнаружен значительно обескровленным в пещере в одном из предместий, толки ходили разные, хотя основная волна ненависти, конечно, была спровоцирована антисемитами. Дело считалось известным и громким, а еще пугающе напоминающим все те убийства, которые сейчас связывали с вампирами. Возможно, Никита писал об этом… Он как-то упоминал, что работает над биографией какого-то известного юриста.
Чтобы отвлечься от собственных навязчивых мыслей, Марьяна ухватилась за эту книгу, как за соломинку, которая могла спасти от пожирающей черной дыры одиночества и отчаянья. К тому же ей, наверное, полезно было спуститься с небес на землю и ознакомиться с тем, на что были способны эти чудовища — вампиры. В горле стоял ком и сердце замирало, когда она нетерпеливо пролистывала страницу за страницей, сжавшись в комок под меховым пледом на огромном бархатном кресле в углу комнаты. По спине бежали мурашки, хотя мех согревал до жара… Перелистнув очередную страницу, она вдруг замерла. В книгу был вложен согнутый пополам листок, весь плотно исписанный старомодным каллиграфическим почерком. Читать чужие личные записи или, может быть, письма было крайне недостойно, но вдруг это был черновик статьи или что-то в этом роде… На столе Ника она не нашла ничего подобного. Должно быть, все материалы он хранил в ноутбуке. Этот листок даже мог быть не его. Любопытство взяло верх, и она пробежалась глазами по строчкам. На письмо не было похоже — ни обращений, ни адресата, ни подписи там не было, и Марьяна, зачем-то опасливо оглядевшись по сторонам, начала читать.
«Никак не могу вспомнить лицо своего отца, хотя все остальное — фигуру, выправку, осанку, руки помню в деталях, так же как и громогласный высокомерный тон, которым он чаще всего пользовался при общении. Прислуга его как огня боялась и всегда принимала стойку «смирно» в его присутствии. В обществе его тоже побаивались за грубый нрав, ехидство и злопамятность. Впрочем, отношения с ним старались не портить даже после того, как он попал в опалу за какую-то связь с декабристами. Непосредственная причастность к их тайным обществам установлена не была, поэтому он отделался, можно сказать, легким испугом, хоть это и сказалось косвенно на его репутации. Некоторые знатные семьи на время все же отказали ему в обычном гостеприимстве и закрыли для него двери своих гостиных, другие все же не посмели пойти против властного и своенравного князя, когда-то многим оказавшего множество неоценимых услуг и прославившегося на государственной службе при дворе.
Кажется, именно в то время он вспомнил о моем существовании, решив, что пора восстанавливать репутацию фамилии, воспитав достойного преемника. До тех пор детство мое протекало в глуши нашего загородного поместья, в обществе прислуги, гувернантки, выписанных из-за границы и столицы учителей и двоюродной тети, мрачной старой бездетной вдовы, так и не снявшей траур, которая, конечно, тщательно следила за моим воспитанием и образованием, но едва ли могла заменить мне родителей или ввести меня в светское общество даже провинциального уровня.
Рос я по сути в полном одиночестве, среди скучных взрослых людей. Из детей видел разве что крестьянскую детвору, которой чурался из-за голых пяток, грязных рук и неподтертых носов. В компании отпрысков местных дворян мне было отказано, видимо, из-за отцовской нелюбезности, опасных связей и критических высказываний в адрес властей. Поневоле мне пришлось и самому начать презирать собственных сверстников. Я ушел в себя и сконцентрировался на учебе, чтении, писательстве и верховой езде. Впрочем, только последние два занятия были одной из немногих отдушин.
Отец наезжал крайне редко, в основном, чтобы допросить меня и убедиться, что я знаю хоть что-то из того, что мне полагалось знать. Ни ласки, ни тепла, ни похвалы с его стороны я никогда не получал. Спустя много лет, повзрослев, я понял, что ответ был прост — он не любил мою мать, которая была на тридцать пять лет младше него и никак не могла испытывать искренней симпатии к человеку его возраста и склада характера. Страшно подумать, что представляла из себя их семейная жизнь. Хорошо, что я был слишком мал тогда, чтобы понимать, что означало полное молчание во время домашних трапез и периодические слезы мамы, когда она днями не выходила со своей половины, даже меня предоставив заботам мамушек и нянюшек. Даже странно, что такой заядлый холостяк, старый ворчун и циник вдруг решил жениться в столь преклонном возрасте. Скорее всего, ему просто пришло время обзавестись потомством. Зато то, что этот брак оказался мучением для обоих и закончился трагедией, не удивляло нисколько. Моя мать умерла при родах в возрасте двадцати пяти лет. Ее второй сын также не выжил.
