Мужчины у костра закачали головами, усмехаясь. И тихо говорили, разливая по кружкам ароматное варево, что кипело в котелке.
— Опять наш Рьян в герои набиваться пошел, — сварливо констатировал Ставр.
— Слишком много он хочет… — в тон ему ответил Гром.
— Да мало получит…
Ночь еще не началась, но зимние, густые сумерки давно висели над лесом, и здесь, в поселении лютичей, белый снег отливал алым из-за отсвета костров.
Устав стоять на продуваемом высоком крыльце, под взглядами, которые продолжали украдкой бросать на нее Гром и Ставр, Бояна опасливо вошла в дом. В полутемных сенях было тепло. Девушка медленно опустилась на узкую деревянную лавку, поставленную вдоль стены.
Запахи воска, каких-то сладких трав и еще чуть заметный запах животного, как в цирке или в зоопарке, делали помещение душноватым. И все же здесь было намного лучше, чем там, на улице. Она просто больше не в силах была стоять на морозе. Не могла смотреть на этих самоуверенных самцов, слушать их примитивные и пошлые комментарии. Да что там! Она не в силах была уже просто думать после этой бесконечной дороги в компании молчаливого жреца, погруженного в собственные медитации! Хотя… именно он приметил ее тогда, на празднике Макоши, в Корочун. И вот, то, чего она ждала, к чему стремилась — скоро сбудется. День настал, и ее — ее одну, единственную из всех девушек, участвовавших в темном обряде, избрали для… Для чего? Она этого не знала. Но точно знала одно — здесь, за этими темными неприглядными стенами скрыто истинное колдовство. Она чувствовала — никогда еще не были так близки таинства древних волхвов и власть, которую они дают. И любовь, и поклонение, и отмщение всем этим существам, трусливым и жестоким, которые только зовутся мужчинами.
Велемир, привезший ее сюда, сказал ждать. И она ждала. Она столько ждала до этого такой возможности! И ждать было трудно. Терпение никогда не входило в число ее добродетелей. Теперь-то уже осталось недолго… Из-за стены, что отделяла сени от жилого помещения, временами слышалось невнятное бормотание, ритмичные удары бубна, а иногда глухой, перекатистый бас, низкий и ровный, словно рык.
Под эти звуки, не в себе от усталости и волнения, она постепенно впала в теплую полубредовую дрему. Видения будущего величия и счастья, а главное — предчувствие скорого прикосновения к великой и мрачной магической тайне, помогли отвлечься от влажных и ледяных, несмотря на валенки, ног.
Она так глубоко задумалась, что вздрогнула от резкого звука захлопнувшейся двери. Напротив нее в полумраке стоял все тот же мужчина с хищным оскалом и горящими глазами. Бояна досадливо отвернулась. А через секунду встала с лавки, подстегнутая не то раздражением, не то инстинктом самосохранения, и отошла в сторону. Она остановилась у низкого оконца, за которым ничего нельзя было разглядеть из-за плотного матового узора, что искрился красными отражениями горящей свечи.
Но Рьяну, к сожалению, этого проявления неприязни показалось мало. Постояв с минуту в неподвижности и молчании, глядя на Бояну, он почти вплотную подступил к девушке. Погладил смуглой рукой белый лохматый мех на воротнике дубленки. И сказал совсем не так, как там, у костра.
— Такая как ты… достойна быть здесь царицей…
Здесь, при свете, когда он стоял так близко, вдруг оказалось, что зрачки у него вовсе не черные. Бояна невольно подалась назад. В желто-карих цыганских глазах с черными, словно уголь, блестящими ресницами мерцало что-то более яркое, чем свеча на подоконнике в полутемной прихожей, и что-то более важное, чем просто заигрывания с понравившейся девицей. Бояна смутно чувствовала некую еле уловимую, неясную пока для нее связь между нервным, даже агрессивным напором этого странного мужчины с тем, что так явно расстроило его за этой дверью, куда она так стремилась войти.
— Царицей? Хм… А царь — ты, что ли?
Девушка, не отводя упрямого взгляда от медленно надвигающегося напряженного лица, высвободила воротник из пальцев Рьяна.
— Зря… — он неохотно опустил руку. — Я лучший из лютичей Бера. Прогадаешь… могла бы женой моей стать…
— Благодарю, — она приподняла русые брови. — Обойдемся.
Рьян оскалился, блеснув в полумраке белизной мелких острых зубов. Отступил на шаг.
— Ну, так будешь рабой. Сама выбрала… — в его голосе проскользнула тень нового чувства, странно похожего на жалость. — А пока… сиди. Им не до тебя. Они там… — Рьян презрительно поморщился, — важные вопросы… решают.
Он ушел, так стремительно развернувшись, что горящее лицо ее вдруг обдало холодным ветром. Двумя широкими шагами он пересек пространство прихожей и, открыв дверь на улицу, громко захлопнул ее за собой.
…В большом покое Медведя было, как всегда, жарко натоплено.
Бер не любил стеснять себя многослойной одеждой, а потому и на улице, и в помещении ходил в байкерских брюках из очень плотной, тяжелой кожи, заправленных в невысокие сапоги. Сверху прямо на голое тело набрасывал длинную волчью шубу, только без рукавов. Его мощные руки от короткопалых широких кистей до круглых плеч были почти сплошь покрыты искусно выполненными татуировками. Символы языческих богов и магические знаки переплетались в них с природными орнаментами, создавая нечто целое из разрозненных частей.
Медведь терпеливо ждал, сидя на широкой, застеленной шкурами скамье. Он молчал. Его круглые глаза напряженно вглядывались в противоположный угол комнаты.
В просторном помещении с низким потолком горели свечи. Беленая печь, настоящая, русская, с лежанкой и неровными, бугристыми стенками прогревала всю комнату сильнее, чем это было нужно. На грубом деревянном столе, блестящем промасленными от времени досками, темнели бутыли с самодельным вином. Мясо остывало, наваленное горкой в глубокой миске. В дальнем углу по диагонали от печи стоял еще один низкий стол или короткая широкая скамья. На ней — кадка с водой, бубен и большой нож, или, скорее, кинжал, с резной деревянной ручкой и странно изогнутым лезвием, неподалеку — истертые до матового блеска желто-бежевые кости какого-то животного. Худой сутулый мужчина со светло рыжими волосами, одетый в длинное полотняное платье с поясом, склонился над гладкой и темной поверхностью воды. В кадку капнула кровь с порезанной руки. И разошлась бледными розоватыми кругами, показав, что вода вовсе не черная, а светлая, прозрачная…
…Стану я не помолясь, пойду не благословясь ни дверьми, ни воротами, а дымным окном да подвальным бревном…
Велемир ударил в бубен. Комната с низким потолком наполнилась рокочущими, ритмичными звуками, повторяющими удары человеческого сердца. Тело жреца сначала тихо, потом все яростнее заходило в мистическом трансе.
Вода в кадке быстро вновь стала гладкой. Она отражала лишь темный потолок да отсветы огня от зажженных в комнате свечей, но то, что она отразила только что, всего лишь на долю мгновения — было чем-то другим. И это другое навсегда, как все, что он когда-либо видел по ту сторону яви, осталось в памяти жреца. Долины, заснеженные, словно укрытые мягчайшим пуховым ковром… Горы, сверкающие вершинами в лучах острого зимнего солнца… Низкий подлесок, серые камни, ущелье, высохшее русло реки… Тонкий подвесной мост над пропастью… И почему-то вдруг — непроглядная чернота пещеры…
